Форум
Конкурс "The End" 0.1 [До 4 апреля!]
Wolverine: Предлагаем вашему вниманию конкурс-отыгрыш, суть которого в том, что вы придумываете и описываете окончание геройской жизни своего персонажа. Это может быть как смерть, так и уход на пенсию, долгосрочный отдых, превращение в семьянина, разочарование в собственных принципах и отречение от мира, и тому подобное. Все просто - вы придумываете это самое окончание геройской жизни для своего персонажа (-ей) в рамках 1 поста. Один большой, красивый, проникновенный пост. У кого получится лучше - решим голосованием. Результаты выкладывать сюда как только напишете. Ограничений никаких нет, кроме стандартных правил. Ждем. Победитель - 600 бонусов + награда в профиль Второе и третье место - 400 бонусов За участие - 200 бонусов
Ответов - 12
Hannibal King: Когда ночь переходит в утро – это самое непредсказуемое и тихое время в мире. Никого нет на улицах, никаких любопытных глаз. Именно такое время надо выбирать для похорон. Многие мечтают умереть на рассвете. У кого-то мечты не сбываются. Мощный мотор сильно тюнингованного Шевроле гудел где-то впереди. Генри навалился на дверь плечом и грустно смотрел в окно, на асфальт, проносившиеся фонарные столбы, магазины которые тянулись бесконечно вереницей. Это все так наскучило вампиру за всю его «жизнь» что просто тянуло блевать. - Интересно, Господу когда-нибудь надоест вся та хрень которую мы тут творим?- серьезно, с нотками интереса, спросил Генри поворачиваясь в сторону своего чернокожего друга. На собственные похороны он никого не пригласил, даже жену. Просто исчез. Блейда, как старого друга, он попросил отвезти на пляж, подальше от города, туда, где рассвет наиболее красив. Блейд молчал. В машине наступила гнетущая тишина нарушаемая только гулом двигателя и звуком бьющегося в лобовое стекло ветра. Было не страшно, а даже интересно. Было интересно, примет-ли вампира бог или отвергнет. Говорят что он всепрощающий. Простит-ли он того который столько натворил? Неизвестно. Но неизвестность не пугала. Как подошел бы сейчас дождь. Чтоб он лил как из ведра. Вскоре черный автомобиль мчался по двухполосной трассе, ведущей вдоль песчаного берега. Ночь понемногу уступала дню, и становилось все светлее и светлее. Машино мягко остановилась на дороге и Генри открыв дверь, вышел на пляж. Воздух был свежим и чертовски чистым, наполненным ароматом моря. Вампир раскинул в стороны руки и потянулся с радостной улыбкой, будто только что проснулся и предчувствовал очень хороший день. Казалось, что с каждой секундой становилось все светлее и светлее, собственно говоря так и было. Блейд, что неожиданно, тоже вышел из машины и шел следом за Генри, который шел к самой кромке воды. Он хотел пощупать воду, почувствовать ее. Дойдя до самой кромки вампир остановился, смотря в воду и видя свое отражение. В океане был полный штиль. - А я не изменился за это время.- констатировал факт Кинг и выпрямившись. Смотря на горизонт, пошел в воду, гордо выпрямившись вверх, пока вода не доходила ему до пояса. - Самое страшное – это то, что мне не страшно умирать.- тихо, сам для себя сказал Генри и начал снимать с себя пиджак, расстегивать рубашку. Пиджак, еще не до конца намокнув, поплыл по океанской воде в сторону от своего хозяина. Пока Ганнибал снимал рубашку, то уже было заметно, как его кожа начала дымится. Вскоре и рубашка была снята. Было не больно, а даже щекотно. Кинг пальцем начертил на воде перед собой полукруг, будто обозначая перед собой черту, потом чуть расставил руки в стороны касаясь мизинцами поверхности воды и начал смотреть на восход. Сначала горизонт стал красным, а в том месте, где было солнце – еще краснее и ярче. Кинг начал дымится еще больше, но он улыбался. Он был впервые настолько счастлив, что все эмоции выходили из него ручьем. Солнце медленно начало подниматься, его лучи обжигали и в то же время были божественно прекрасны, будто сам господь сейчас смотреть на раба своего. От тела вампира повалило очень много дыма, кожа начала тлеть, потом, когда показался верхний краюшек солнца, который мгновенно осветил землю своим золотистым свечением, то Ганнибал вспыхнул ярким пламенем, будто в него в упор стреляли из огнемета. Теперь Кинг чувствовал себя курицей на гриле. Его тело истлело очень быстро, а прах развеялся над океаном.
Petra: Оффтоп: Если честно, то впервые пишу в подобном ключе. Этот пост скорее похож на сочинение-рассуждение, поэтому я не смогла выделить здесь речь, мысли или действия. Постаралась углубиться в психологию персонажа и писала все, что шло в голову. Не судите строго :) Тьма стремительно распространилась по комнате, окутывая меня в свои объятия. Передо мной лишь мрачный столик, на котором все еще теплится умирающая свеча. Она словно я. Олицетворение души и чувств, лишь малый пример всего того, что творится внутри, того неистового омута, обвеянного туманом разочарования и потери. Зачем это все? Разве нужны были кому-то мои страдания, силы, сочувствие? Нет… Слишком поздно мне стало ясно, что миру это не важно, миру наплевать. Кажется, уже нет смысла что-либо менять в своей жизни, ибо чувствуется приближение неизбежного – вечности. Вы скажете, что невозможно ощущать начало собственного конца? Я лишь тихо посмеюсь, прикрыв унылое лицо руками. При особом желании его даже можно избежать, но, только изменив себя, а точнее себе, стать тем, кем и не думал никогда стать. Стать противоположностью? Возможно… Но в моем случае это не вариант. Каждый раз, кладя руку под грудь, я чувствую биение сердца, не моего, а другого живого существа, за которого я в ответе и не могу лишить его радости обитания на этом свете, хоть и не идеальном, но все же, свете. Я буду продолжать жить. Только уже не ради каких-то слепых мечтаний и стремлений, а ради будущего моих детей. Я сделаю все, чтобы упрятать их от этих бессмысленных противостояний и вечной борьбы. Я выбегу из этой темной комнаты, но направлюсь уже не в школу, не надену ту форму, не произнесу вдохновляющей речи. Больше не хочу, я устала, устала сражаться, вечно что-то доказывать тем, кто ненавидит меня, моих друзей, моих детей. Лучше уйти, зажить спокойно, бросить это глупое геройство. Меня будут осуждать, да, безусловно. Но я не сдалась, никого не забыла, не оставила, просто, я увидела истину и мне стало тошно. Все эти злые лица, враждебные улицы, зачем что-либо доказывать тем, кто может там жить? Ну уж нет… Я никогда не позволю этим бесчувственным личностям присвоить моим детям личный номер или что-то подобное. Думаете, что я получаю удовольствие от того, что сдираю с одежды эти крестообразные эмблемы? Наоборот. Мне жаль потраченные годы, жаль тех, кто еще будет продолжать бороться, жаль людей, которые за все это время так и не смогли понять, что мы такие же как они. Но я никогда не буду обрывать стремление иксменов, потому что у них есть силы. Они молоды, горячи и смелы. А я уже сделала многое. Конечно, я еще способна на те же подвиги, что и они, даже на большие, только у меня открылся третий глаз, который показал мне мир, полностью лишенный розового фильтра. Глаза заворожено глядят на крошечное пламя, медленно, но верно опаляющее край удостоверения Бюро. На лице довольная улыбка, а сознание погрузилось в приятное умиротворение. Я даже ощущаю гордость за себя, спустя долгое время, мне удалось осуществить то, о чем я думала еще лет восемь назад. Хотя, тогда у меня не было ни детей, ни мужа. Черт, снова слезы на моей щеке, его и сейчас нет, а я уже начала привыкать к этому, но, все же, без него мне трудно. Не смотря ни на что, я в состоянии продержаться, меня поддерживают друзья, которые не отвернуться от меня, надеюсь. Я всегда принимала их мнение, старалась помочь, вкладывала душу в дело, если не поймут, то значит, прожила жизнь зря. Осталось лишь встать, задуть свечу и выйти отсюда навстречу детям и новой жизни. *** - Мама! – воскликнула белокурая девочка, когда женщина вошла в квартиру. На лице Кристенсен невольно выступили слезы радости. Подбежав к дочке и крепко прижав ее к себе, она начала что-то шептать. Возможно, ей самой не удавалось окончательно уловить все те слова, которые были произнесены дочери, но это была клятва, сказанная от чистого сердца. Содержание ее будет понятно только дочери спустя много лет, но время, в данном случае, не имеет значения, главное, что Петра, наконец, смогла последовать собственным желаниям, а не продолжать слепые мечты Профессора. Кристи была полна решимости, она окончательно все обдумала. Конечно, ей будет трудно видеть непонимающие лица товарищей, но ее душа, которая окончательно потеряла веру в человечество, будет помогать ей справится с трудностями подобного рода. Выбор сделан. Время вспять не повернуть.
Rico: Кто все мы? Маленькие крокодильчики, беспомощные рыбки, которых Бог спустил в унитаз. Игрушки, про которые он вспоминает, когда становится скучно. Его игры изощрены. А может его и нет вовсе. Может всё дело в стечении обстоятельств, в совпадениях, а не в божественном вмешательстве? Эта часть истории началась не так уж и давно. Он не знал точно когда. Он не следил за временем. День, ночь. Всё смешалось, перепуталось и слилось воедино. Один длинный день. И когда у этого дня наступит ночь – его не станет. А ведь когда то он имел всё. Деньги, власть, способности. Но он решил отказаться от всего ради нормальной жизни. Избавился от способностей, заморозил счета, сменил всё: работу, имя, место жительства. Вместо толпы красивых женщин у него теперь жена и пара любовниц. Он сменил Роллс Ройс на Тойоту, огромный шикарный особняк на средненький домик в небольшом городке. Вместо Чиваса теперь Рэд Лэйбл. Вместо одежды от Армани скромные костюмы малоизвестных брендов. Но от себя никому ещё не удавалось уйти. У каждого из нас есть один единственный враг, который всегда побеждает – это мы сами. Немезида. Когда немезида это ты сам, исход предопределён. Каждый из нас задолжал свою жизнь. Это единственный долг, который придётся заплатить. В тот день всё начиналось как всегда. Обычное раннее утро обычного человека. Но это только на первый взгляд. На самом же деле всё было совсем не как обычно. Он просто открыл глаза. От яркой вспышки головной боли. Глаза были застекленевшими. Как будто он далеко. Не здесь. В ином мире. - Убей их. Поймай и убей, - эти слова шёпотом пронеслись в его голове. Он задумался на секунду. Безуспешно. Приказ слишком силён. Он приподнимается в локте и смотрит налево. Его жена спит. Такая красивая, нежная и милая. Светлые волосы разметались по подушке. Она обнимает руками подушку. Милейшее зрелище. Периферическое зрение выхватывает цифры на механических часах. Четыре минуты пятого. Ночь. Раннее утро. Не важно. - Убей, - удаляющимся шёпотом проносится звук в его голове. Он не в силах воспротивиться. Это сильнее него. Он сел на кровати и осмотрелся. На стене висит кинжал в ножнах. Старинная вещь, отреставрированная. Он встал с кровати, прошел по комнате и снял оружие со стены. Вытащил из ножен и выкинул их прочь. Металл ударился о деревянный пол. Громкий звук, жена просыпается. Она смотрит на него сонными глазами, не понимая, что такое происходит. - Нэйтан? Иди спать, - сонно сказала она и повалилась на подушку. Она повернулась лицом к мужу и увидела блеск стали в его правой руке. Он стоял, чуть расставив ноги. Руки опущены. Голова наклонена вниз. Взгляд… Она сразу поняла, что это не взгляд её мужа. Это взгляд того, кем он должен был стать, но не захотел. Прирождённого убийцы. Без эмоций, одно лишь хладнокровие. - Нэйт? – голос её дрожал. Но она пока что сохраняла спокойствие. Она видела перед собой своего мужа. Мужчину, которого любила. Мозг отказывался сознавать, что он может причинить ей вред. Это невозможно. Это же её Нэйт. Хороший, весёлый, всегда уверенный в себе Нэйт. Как он может сделать ей больно? - Пошутили и хватит, милый. Ложись, - сказала она. А он всё стоял на месте. Она приподнялась на кровати и поджала под себя ноги. В глазах страх. Паника. Он делает маленький шажок ей навстречу, а она сильнее натягивает на себя одеяло, как будто это спасёт, защитит. Она зажмурилась. Кажется, считает до десяти, надеясь, что когда откроет глаза, поймёт, что это страшный сон. Или галлюцинация. Иллюзия, мираж. Нет. Он всё ещё надвигается на неё. Она судорожно сжимает пальцами одеяло и делает попытку убежать. Но он быстрее. Он хватает её за волосы, тянет на себя и вот она снова лежит на кровати. И плачет. Слёзы текут, она не кричит. У неё шок. Он левой рукой держит её за волосы, а правую заносит у себя над головой. Она пытается кричать. Но не может. Шок, страх, паника, смятение. Она в замешательстве. - Нэйт, - почти неслышно прошептали её губы. Он наносит первый удар. Медленно нож протыкает кожу. Его футболка, в которой она всегда спала вокруг раны становится алой. Он давит сильнее. Она стонет от боли. И рыдает. Он в полном смятении. Всё осознаёт, но не может остановиться. Она кричит, зовёт его по имени. Запертые двери не выпустят её крик за пределы комнаты. Но окно открыто. Соседи могут услышать, но голос приказывает. Нож уже по рукоятку в теле его жены. Крови много. Он вынимает его и снова вонзает нож в её живот. Сознание у него путается. Он там не один. Кто то контролирует его тело. А может это он. Что происходит с ним, в чём проблема? Ещё три удара. Она уже не дышит. Он встаёт, выпрямляется. Нож так и остался торчать в ней. Он шокирован, обескуражен, руки дрожат. Но ноги несут его дальше. Нет, только не в детскую! - Нет! – он думает что кричит. На самом деле только сдавленно шепчет. Всё как в тумане. Вот уже дверь детской. Он распахнул её. На столике слабо горел ночник. Его трёхлетний сынишка лежал в своей кроватке и спал. Так сладко. Он обнимал плюшевого мишку. Он вошёл в комнату, остановился у креслица и взял с него подушку. Подошёл к кроватке и замер. Он стоял, нависши над ней. Стоял и смотрел. А голос всё шептал и шептал. Сводил с ума. Противиться невозможно. Он держит подушку, вытягивает руки над кроваткой и медленно опускает. Он зажимает лицо сына. Его ангелочка, его малыша. Ребёнок вздрагивает и начинает плакать. Кровь стынет в жилах. Сын кричит. Подушка приглушает звуки. Он давит сильнее. На голубой ткани наволочки появляются маленькие влажные тёмные пятнышки – его слёзы. Слёзы отца, убивающего своего сына. Ребёнок извивается и плачет. Пронзительно. Он пытается закрыть глаза, но не может – как будто нечто хочет, чтобы он видел всё. И он видел. Он видел как у его единственного сына заканчивается кислород. Видел как его извивания ослабевают, как крик становится менее пронзительным, срываясь на хрип. Как он совсем перестаёт дёргаться. Всё. Он убрал подушку с лица сына. Тот как будто бы спал. Он уже не обнимал мишку. Плюшевый зверь лежал рядом, смотря на мужчину пустыми чёрными круглыми глазами. Как будто с немым укором. Внезапно в глазах прояснилось. Он вдруг ощутил собственный пульс, бьющий в висках. И ощутил, как слёзы катятся по щекам. Он вернулся, но голос всё шептал, сводя с ума. В доме было жутко тихо. Мёртвенно тихо. Он дотрагивается до щеки сына. Она ещё тёплая и мягкая. - Он жив, - убеждает он себя, - жив. Просто крепко спит. Он проснётся, слезет с кроватки и придёт к нам в спальню. Потянет за одеяло и залезет к нам. Он будет смеяться. Всё будет хорошо... Я обещал свозить его в парк… А теперь... – с каждым словом его голос становился всё тише, пока наконец совсем не смолк. Он осознал что сделал. Убрал руку с лица мёртвого сына и в испуге отшатнулся. Он посмотрел на свои руки. Они тряслись. - Боже мой, - сдавленно прохрипел он. Спиной он упёрся в стену. В стену, на которой висели рисунки его сынишки. И его фотографии. Мальчик рисовал их семью. Неуклюже, криво, но в этих детских рисунках была какая то наивная красота. Он сорвался с места и в ужасе выбежал из комнаты. На бегу он врезался в косяки. Добежал до ванной и посмотрел на себя в зеркало. Стало противно. Он кулаком разбил его. Осколки упали на кафельный пол. А сверху капали капельки крови и слёз. Его била крупная дрожь. Он всё ещё видел много своих отражений в осыпавшихся осколках зеркала. Уничтожить. Он сел на пол и взял первый осколок. Засунул в рот и начал жевать. Зеркало резало, втыкалось в плоть, выкорёживало зубы. Он запивал это жидкостью для мытья пола. За этим занятием его нашли полицейские. Он только начал уничтожать свои маленькие ненавистные отражения в осколках. Очнулся он двумя днями позже в тюремной камере. Тесная невзрачная комнатка. Дальше всё слилось воедино. Слушание, отказ от адвоката и вердикт – виновен. Мог бы выиграть, добиться смягчения, но не стал. Он не оспаривал решение присяжных. Он знал, что виновен. Всё время он лежал на койке и смотрел на стену, куда приклеил фотографию. Он, его жена и их ребёнок. Вместе на пляже. Видно, что мальчонка загорел на солнце. Он счастлив. Он смеётся, потому что папа на руках занёс его в море. Она стоит рядом и улыбается. Они все счастливы. Рядом приклеены рисунки его сына. Он не любил жену. Он просто хотел обычной жизни. Зато он любил сына. Своего малыша, которого больше нет. Голос часто возвращается к нему. Нашёптывает разное. Он заглушает голоса болью. Его кулаки сбиты в кровь о стену камеры. Сквозь плоть проглядывают белые кости. Они сломаны. Он снова научился не отгораживаться от боли. Он принимал её как долгожданную гостью. Каждая вспышка боли заглушала голос. Не слышишь, значит нет приказа. Чем больнее, тем сильнее эффект. Он стал зависимым от боли. Он стал бояться голоса. Такого знакомого, как будто из прошлой жизни. Но он не мог вспомнить. Слишком сильной была боль. Так проходили дни. Все как один. Его последний ужин – стейк. Его жена изумительно готовила стейк. Этот не такой как её. Но он представляет, что готовила она. Когда на утро за ним пришёл конвой он не сопротивлялся. Его усадили на электрический стул и привязали к нему ремнями. Удивительная штука, эта смерть. Вот ты есть, а через секунду ты уже ничто. Предмет, оболочка, просто тело. Эта история ещё на долгое время станет почвой для статей и телерепортажей. Особенно когда журналисты узнают кем был Нэйтан Картер до того как кардинально изменил свою жизнь. Люди любят насилие. Они ходят на автогонки, чтобы увидеть аварию. Смотрят бои без правил, чтобы увидеть увечья. Вот она чистая не фальшивая радость – насилие и злорадство. У него спросили, что то про последнее слово. - Шутка. Чья то злая шутка, - горько усмехнулся он и повернулся к рубке, - нажимай уже на кнопку, - сказал он и в следующий момент исполнитель приговора пустил ток. - Убей… - в последний раз услышал он голос своего отца. в бредовом посте прошу винить бойцовский клуб господина паланика, отсутствие сна, загипсованность правой руки и девчонок, который в моей комнате смотрят город грехов
Impulse: - Кейв?.. - Да... - Правда что три тысячи лет назад нашей родиной была другая планета? Люди жили в больших городах? Везде была зеленая растительность? И люди могли летать к звездам?.. - Да... - Я же говорю он псих! Видите, он соглашается с тем что просто невозможно!!.. Ты лжешь!! Ты лжешь!!.. - Рик посмотрел на малышей насупившихся и разозлившихся. Они верили в то что рассказывает молодой парень, они очень хотели что бы все так и было сейчас, что бы вместо полупустынной планеты где-то на задворках Галактики была зеленая, дружелюбная и родная Земля. Но этого не было. И дети злились на Кейва за то что он говорил им о том что было лучше чем здесь, что было красивее и проще. Что не надо было каждый день бояться что именно сегодня солнце сойдет с ума и испепелит их поселок, не надо было бояться что единственный на сто километров вокруг источник грязной вонючей ядовитой воды внезапно иссякнет, что пустынный перемет засыпет грибной ров и есть будет уже нечего. - Почему тогда мы не там?! Почему мы не на Земле!! Ведь люди были три тысячи лет назад такими могущественными! Ведь были Великие!! Ведь были люди-боги!? Почему наш мир погиб, а Великие его не защитили!?! - Со слезами на глазах один грязный мальчишка сжав кулаки кричал на Рика. Он всегда приходил к отшельнику что бы услышать историю о родине, а потом обязательно заплакать и обвинить парня во лжи. А Кейв мог лишь молчать, ведь то что случилось три тысячелетия назад изменило все, и направило все разумные цивилизации к смерти, к полному исчезновению... И тогда Рик был относительно молод. ему было всего полторы сотни лет... На Земле установился относительный мир и покой, мутанты чьи цели были преступными либо погибли либо оказались в тюрьмах. Одаренные которые стояли на страже мира стали легендами и их уже не боялись. В засушливых странах по воле одаренных появлялась вода и земля становилась плодородной, природные катаклизмы перестали быть опасными, их пресекали на корню, мир стал зеленым и чистым. Хотя многие из одаренных все время знали что среди них есть так чья сила слишком опасна, и что ее могущество может погубить всех. И ради общего блага дабы избежать восстановления мощи Феникса, Джин Грей усыпили и отправили в Нулевую Зону, за пределы времени и пространства, за грань реальности в вечную пустоту. Но знал ли кто нибудь о том что Феникс- считавшийся космическим божеством, был лишь самым слабым посланником безграничной мощи Космоса. Пустота Нулевой Зоны была чистейшей и мольба заключенного в тело Феникса, тихая и слабая была услышана Космосом. Так началась Эпоха Последнего Дня. Астрономы на земле стали замечать как далекие звезды стали одна за другой гаснуть на небосводе, и с каждым днем звезд пропадало все больше, казалось вокруг сжимался невидимый плотный покров тьмы, который съедал звезды и медленно приближался. Могущественные одаренные Земли осознали что грядет беда спасения от которой на родной планете быть не может. И состоялся Галактический Совет, представители всех известных рас Галактики собрались за одним столом переговоров, даже последний из известных выживших жителей планеты Таа - Галактус прибыл дабы найти помощи и помочь тем чем сможет. Все говорили одно - "Звезды Гасят!". Всем стало понятно, что грядет беда, и что единственный выход просто бежать, далеко, постараться выбраться за пределы родной Галактики на просторы Вселенной. Более развитые технически расы снарядили гигантские флота и дабы спастись отправились на грань родной Галактики. Еще несколько лет и люди и многие другие расы принимали сигналы от их флотов, но однажды они просто исчезли. Землянам было не по силам создать огромный флот, но за то им было по силам прибегнуть к помощи мутантов. Был подготовлен один корабль, самый быстрый, способный достигать самых отдаленных просторов почти мгновенно. И в путь отправились одаренные, они должны были проложить дорогу в космосе, найти новую планету пригодную для жизни. И она была найдена, такая же зеленая, светлая и дружелюбная, одаренные большими партиями стали переносить с помощью телепортации людей на новую планету. Из этого мира звезд было видно меньше, но они перестали исчезать, словно то то их сжирало остановилось. Все стало хорошо, но прошло пятьсот лет и вновь оказалось что звезды исчезают. Люди были не единственными кто смог избежать гибели на родной планете, но от других рас перестали приходить сообщения. Они исчезли. Еще дважды выжившее человечество бежало, еще дважды оно меняло планеты удаляясь от центра их Галактики все ближе и ближе к грани, к просторам Вселенной. А пустота Гасящая Звезды их настигала. И одаренные приняли решение узнать в чем же все таки дело и постараться остановить то что грозит гибелью. Тысячи мутантов отправились в космос на поиски причин того что происходит. Но никто не вернулся, и у человечества остались единицы мутантов способных что-то сделать. И мир стал рушится, начались распри и хаос. Среди одаренных остались единицы телепортеров, способных унести тысячи людей далеко, что бы спастись. Тьма близилась и ради последней попытки спастись мутанты вложили все силы что бы наугад перенестись прочь от зла, и вот они оказались здесь, на пустынной планете. Солнце здесь жестокое, земля мертвая, жизнь невероятно тяжелая. И все что происходило с человечеством вечно молодой Кейв видел, он был рядом с людьми, помогал им оберегал их. Уже три тысячи лет... И сейчас Кейв ощущал как приближается неизбежный конец. За три тысячи лет были растеряны все технологии, люди деградировали, одаренные постепенно вымерли, из древних мутантов остался только Кейв. У него была давно семья, у его были дети, у него был дом, но все это он уже забыл. Он просто ждал когда же тьма наконец придет и закончится это вечное мучение. Но что-то внутри кричало что так нельзя! Что так не должно быть и что надо бороться!! Кейв поднял глаза и посмотрел на плачущего паренька. - Все скоро кончится... Тьма близко.. - От его слов дети дико закричали и бросились прочь. Дикий страх укоренившийся уже в генах людей пред Тьмой играл свою роль. Кейв вышел из своего укрытия под скалой и взглянул в небо. на лице парня появилась улыбка, ведь Солнце сейчас было почти не видно, небо затянула черная мгла. - Ну вот.. Наконец-то. - [Это не конец! Я обязана тебя защитить и ты мне не помешаешь!!] - Ада..Давай покончим с этой бесконечной мукой... Я так больше не могу... - В ответ была лишь тишина, мир исчез, время тоже. Пришло спасение? Возможно. Но вокруг пустота. Значит смерть. Но я мыслю? Да... Значит жив... Значит это не конец... НЕТ!!
Hunter: Хантер не всегда был таким, каким вы его знаете. Когда-то он по доброму улыбался и шутил. И у него было другое имя. Фрагмент криминального дела субъекта № ААF4408\515L: Прозвище: Охотник Возраст: Неизвестен Звание: Сержант Местонахождение на данный момент: Неизвестно Преступление: ...после чего, мотивируя тем, что имеет важное донесение с фронта, вошёл в штаб и разрядил две обоймы, хладнокровно убив всё высшее командование операции в секторе. - ...и вы сокрушите эту диктатуру, этих захватчиков, поработивших свой собственный народ, и освободите всех униженных и потерявших свободу. Вы сделаете это, потому что кроме вас больше некому! Вы сделаете это, потому что за вами правда! Вы делаете это, потому что должны! Вы – Миротворцы! – из речи командора перед началом операции... ...- Хантер, как тебя зовут? Хантер улыбнулся, и посмотрел на Зелёного. Зелёный он был не из-за цвета кожи, хотя в рядах Миротворцев попадались и такие, а потому что был новичок. Только что прошёл курс обучения. - Хантер. Так и зовут, - ответил и ещё раз улыбнулся Охотник. - Нет, Хантер – это прозвище. А зовут как? - Да что ты пристал? Хантер я, Хантер, - и Охотник покачал головой, как будто «ох уж эта молодёжь», после чего вернулся к проверке своей винтовки. - Ну, а всё таки? – с хитрейшей рожей подсел Зелёный поближе. - Зелень...вот оно тебе что, нужно так сильно? - Да вот просто интересно...я Зелёный, но имя у меня есть. У Кочерги есть. У Сопатого. А вот у тебя... Охотник положил винтовку на колени и посмотрел на Зелёнку, подняв одну бровь. - Зелень, - выразительная пауза. - Да? - Ты винтовкой лучше займись. - Не, но вот интересно... - Зелень. Винтовка, - Охотник также выразительно кивнул на оружие рядом с Зеленью. – Или отправлю в наряд вне очереди. - Но ведь... - Зелень, - ещё одна выразительная пауза. – Кто здесь взводный? - Ну, ты... - Ну так вот. Сиди и оружием занимайся. - Э, а ты куда? - Пойду узнаю у комрота, что там дальше. - А всё-таки? - Потом, потом скажу! Охотник направился по бетонному окопу, огибая сидящих, переступая через спящих, насвистывая что-то весёлое и периодически поглядывая на небо. Свинцовое такое, тяжелое. Как будто с примесью серной кислоты. Всё затянутое облаками. Хорошо хоть, пока что без особых дождей. Так, изредка поливало. Операция затянулась. Вместо предполагаемой недели – уже почти год. Вместо внезапного штурма и победоносного марша по главной улице – партизанско-диверсионные операции местных гадов и позиционная война, с линией фронта на той самой главной улице. Но ничего, уже этим нанесли несколько существенных ударов. Как передавали в сводках - последнее наступление сегодня – и всё, их прижали! Дальше им некуда деться, или примут бой, или их потом всех передавят. Оккупанты хреновы... Дошёл до комроты. Отдал честь, вытянулся по стойке смирно. - А, Хантер...ну, что там твои? - Боевой дух в норме, снаряжении тоже. Что дальше? – улыбнулся. - Как дадут приказ, мы пойдём вперёд. Всем фронтом. Дальше – уже всё, это их край. Тут-то мы их и возьмём! Они просто не смогут не выйти нам навстречу. - Рад слышать, а то уже подустал от всего этого..., - отпустил уже ставшую местной шуткой фразу. - Ну, иди, готовься..., - комроты похлопал по плечу Охотника... ...Гром звучал как-то надсадно и протяжно. Зудеть начало часа пол назад. Его сверхсила, какое-то зыбкое ощущение...не совсем смерти, нет...но что-то...что-то явно не так. Какое-то беспокойство росло в Охотнике. Внутренний компас уверенно показывал за спину. Хантер разворачивался и всё старался что-то там высмотреть. Рядом крутился Зелёный. То эмблемку свою на груди протрёт, чтобы три звезды ярче блестели, то из окопа начнёт выглядывать. Хотя там что выглядывай, что не выглядывай...всё равно одно и тоже. Серый, закопченный, стальной и побитый, разрушенный войной город. Врагов естественно пока нет. Нужно было их ещё выдернуть, вызвать на себя. Вот Зелень периодически и высовывался за бетонный край, пытаясь разглядеть неприятеля. Снова гром. - Хантер, а Хантер? - А? – рассеяно отозвался Охотник. - А вот скажи..., - бросил косой взгляд на Охотника. – А как тебя всё-таки зовут? - Зелень, давай не сейчас, а? - Ну а всё-таки? - Зелень, отстань. - И чего ты там высматриваешь? - Зелень...винтовка. - Да она в порядке... - Предохранитель, - Охотник улыбнулся и пошёл вдоль окопа, в поисках комроты. - Ай-ты чёрт! Действительно! – раздалось сзади, и какая-то возня. Поиски были недолгими. Комроты находился посреди линии фронта, заканчивая связь со штабом. - ...так точно. Да, сейчас же начинаем. Вас понял, всё согласно инструкции. Хантер успел поймать комроты, когда он поворачивался. - А, Охотник...чего тебе? - Сер...вы знаете, у меня это, - и перехватив винтовку одной рукой, второй стал делать какие-то движения у себя на затылке, стараясь что-то описать, словами невыразимое. - Ну! Не тяни, у меня нет времени...так, ребята! Всем наизготовку! Сейчас выступаем! - Сер...мы должны отложить атаку. Что-то не так..., - комроты знал про дар Хантера, так как в прошлом это не раз помогало избежать тяжёлой ситуации. – Это может плохо закончится. - Невозможно! Штаб уже отдал приказ – мы выступаем...так, ребята! Подъём! В боевом порядке! Пошли, пошли! Хантер - возвращайся на позицию. - Но сер... - Никаких но! Бегом, тебе пора, - Комроты улыбнулся, надевая свой шлем, и снова хлопнул Охотника по плечу. – Не дрейфь, нам обещали поддержку артиллерии. Вдалеке раздался глухой раскат грома, и с неба начали падать первые капли дождя, звонко ударяясь о металлические наплечники Охотника. Дождь оседал на стеклянном забрале шлема, медленно собираясь в тонкие ручейки, сползающие вниз. Охотник посмотрел вслед удаляющемуся комроты, и снова перевёл взгляд на свои тылы, за линию окопов и колючую проволоку. Ощущение приближающейся смерти всё росло и не утихало... ...Тревога усиливалась вместе с дождём. Вот уже лёгкая морось перешла в тяжёлый ливень, взбивающий пыль и застилающий обзор. Земля быстро стала грязью, а маленькие ручейки на стекле шлема превращались в мутные лужи под ногами, мешающие продвижению. Начались первые бои. Передовые отряды уже встретили противника, и как было обещано, он вышел в ответную атаку. - Хантер, ну пока всё не началось? – спросил во время последней перебежки Зелень, из позиции уже к месту начала атаки отрядом. – Как тебя всё-таки зову... Смерть отозвалась в ощущениях Хантера. Монотонный стук ливня перебили. Договорить Зелень не успел, вновь прогремел гром, и земля разорвалась. Хантера швырнуло вперёд, горизонт резко качнулась и ушёл вверх. Охотник проехал по грязи какое-то расстояние и потерял винтовку. Стеклянное забрало покрылось сетью трещин. Хантер встал на четвереньки, помотал головой, и с трудом поднялся на нетвёрдые ноги. Шатало как в шторм. Винтовка была где-то в стороне, в этом болоте. Чёрт с нёй. - Зелень? Зелень?? – Охотник беспокойно стал оглядываться. Трещины и дождь мешали нормально видеть. Но главного они не закрыли. Весь отряд Охотника был разорван в клочья. Верхняя половина туловища Зелени лежала недалеко. Он всё ещё был жив, но болевой шок и обильное кровотечение... Хантер, тяжело оскальзываясь на грязи бросился вперёд, споткнулся, встал, добежал и упал на колени. Зелень поднял голову, через разбитое стекло шлема был виден его мутный взгляд. Слабо улыбнулся. - И всё-таки, как тебя... – прохрипел, после чего бессильно обмяк перед протягивающим руку Хантером. Снова раздался раскат грома, и здание слева от Охотника стало тяжело оседать, теряя фасад, погребая под своими обломками танк вместе со всем экипажем. Ещё раскат – новый столб грязи, на этот раз справа от Охотника. Хантер вскочил на ноги. Их накрыли артиллерией. Пехоту рвало в клочья. Технику мяло и корёжило. Гибли многие. И враги, и свои. Нужно было отходить. Охотник вскочил, плохо ощущая своё тело, всё ещё оглушенный, он побежал. Землю разрывало на пути его бега, грязью окатывало с ног до головы. Ощущение смерти набухало и росло, как усиливался ливень. Он бежал мимо своих, которые гибли не понимая из-за чего, мимо врагов, уходя от их огня, бежал, плохо разбирая путь, полагаясь на своё ощущение смерти, сигналящее о мгновенно возникающей опасности с неба и новых взрывах. Бежал, тяжело дыша. Он успел найти комроты. Подбежал, развернул лицом. - Мы должны уходить! Сейчас! Комроты ничего ему не ответил. Лишь ошарашено молчал. - Вы слышите? Уходить! Сейчас же! Или нас похоронят! У них есть артиллерия! Мы же не знали! Он молчал. Хантер схватил комроты за грудки и притянул поближе к себе, стеклом шлема к стеклу. Заорал, перекрывая рёв битвы. - Мы! Должны! Уходить! Сейчас! - Сынок...это не они... Новый раскат грома, протяжный свист. Хантера опять отбросило. У него в руках осталась лишь планка комроты с груди, вся заляпанная кровью. Охотник не сдавался. Ему мешал дождь и грязь, но он поднялся на ноги и попытался что-то сделать. Их всё ещё обстреливали. Он пытался успеть, пытался оттолкнуть, затянуть в укрытие, достучаться до шокированных солдат, предупредить. Пытался что-то сделать. Напрасно. Солдаты падали в грязь, на колени, с разбитыми стеклами шлемов. Стонали, погружаясь в болото, не в силах сопротивлятся. Кричали, кричали от огромных ран и боли. Либо молча гибли, обмякая и безвольно падая. Оставаясь лежать под открытым небом, либо похороненными внутри железного гроба техники. Где-то посреди всего этого безумия сорвал с себя потрескавшийся шлем и отбросил прочь. На лице появились тяжёлые калпи холодного дождя, медленно сползающие вниз. Он пытался. Его ощущение смерти стало слепым. Смерть была всюду. Навстречу выскочил ошарашенный мальчишка. Не Миротворец. Другой. Враг. Он что-то заорал, и нацелил своё оружие на Охотника. Хантер не расслышал его. Снова очередной взрыв. Мальчишку бросило вперёд, выгнуло грудь колесом, пробило её осколком. Охотник поймал его, и заглянул в глаза. - Что же выделаете? – прохрипел мальчишка... ...уже под утром Охотник сидел в сыром бетонном окопе, держа на коленях голову умирающего мальчишки, так похожего на Зелёного. Он ничем не мог ему помочь. Дождь всё ещё продолжался, а битва закончилась. Вокруг были одни руины. И горы искорёженных трупов. И техники. Конечно, это был не противник. Это были свои. Простой, но эффективный ход. Вступить в бой, вытянуть на себя, и накрыть всех вместе одним ударом. Всё равно, что вместе со своими. Главное, что и противника тоже. Он ведь был занят боем, ему было не до того. Миротворцы проигрывали. Они не смогли покорить местное население. Они сломали всю защиту, сокрушили всю армию. Под конец остались вот только такие старики да дети. Но признать поражение Миротворцы не могли. Это была бы открытая слабость. Выход был прост – загнать врага в угол и там раздавить вместе со всеми, обвинив коварных оккупантов в уничтожении освободителей и всего оставшегося населения. Всё это Хантер понял сейчас. Понял, расспросив этого мальчишку. Его голова лежала у него на коленях. Грудь была пробита осколком. Из рта шла кровь. Кожа была очень бледной. Он тяжело кашлял и прерывисто говорил. Слова давались с трудом. Тяжёлые капли дождя оседали у него на лице. - Хантер? - Чего тебе, - смотря перед собой в пустоту отозвался Охотник. - А как тебя...зовут? Охотник больше не улыбался на этот вопрос. Не шутил в ответ. Лишь хмуро смотрел перед собой, сопя перебитым носом и ощущая на шее дождь. - Малыш...тебе оно [бранное слово] надо? - Просто...Хантер - это прозвище, а имя у тебя есть? – слабо улыбнулся. - Нет. Больше нет, [бранное слово]. Они, [бранное слово], забрали. Мальчишка улыбнулся, последний раз тяжело закашлял, выплюнул порцию крови на грудь и закрыл глаза. Охотник ещё какое-то время посидел, потом переложил трупик на пол. Встал, оглядел кладбище бойни вокруг. Кроме дождя не было больше ни одного звука. Он пытался спасти их. Тех, с кем вместе воевал, тех, кто был ему братом и другом. Его семьёй. Его смыслом. Опорой в жизни. Никого. Ни одного. Все погибли. Подобрал винтовку, вставил обойму. Развернулся и пошёл прочь, хлюпая по грязи, по лужам, исчезая в стене дождя... ...- солдат, чего тебе? Что это такое? - Твой конец, [бранное слово], - очередь выстрелов...
Sirenia: Тьма, свет, снова тьма, и снова свет... Словно кто-то переставляет слайды в темном кинотеатре, а ты не видишь ничего, кроме расплывшихся кадров, которые слились в одно яркое светлое пятно. Слайд за слайдом, кадр за кадром, они сменяют один одного, но разве ты замечаешь это? Нет... Пока кинотеатр работает, пока горит лампа проектора, пока экран цел, ты не замечаешь их, мелькающих, стремящихся пройти, сменить друг друга. А ты сидишь в старом кинотеатре и смотришь, сморишь, смотришь... Вся жизнь будто старый забытый кинофильм. Кажется, ты знаешь весь сюжет, но отдельные моменты уже никогда не вспомнятся, а лица актеров сотрутся из памяти, и только главные герои будут в твоей памяти до самых титров. А что там, после титров? Что происходит после заветного "они жили долго и счастливо"? Ах, почему жизнь не может заканчиваться на этих волшебных словах? Тогда не надо было бы страдать, сражаться, жить, умирать... Как было бы здорово вернуть все к началу, отмотать пленку, но она уже стара и испорчена, где-то даже засвечена и порвана, и не подлежит восстановлению. И ты сидишь и смотришь все до самого конца, зная, что титров ты так и не дождешься... Вдали послышался раскат грома, грохот эхом прокатился по небу и замолчал где-то неподалеку. Очередная вспышка и через секунду снова раскат, повеяло духотой, как обычно бывает во время грозы летом. Но скоро она пройдет и польется дождь, спасительный и неумолимый ливень, который смоет пыль и грязь с тротуаров, прибьет их к асфальту, сгонит с улиц незатейливых горожан, чтобы те отправлялись домой и не вылезали оттуда до самого утра. А она останется стоять и смотреть туда, на запад, куда сейчас уйдет солнце, куда потом уйдет и она. Так странно, это было не страшно, а даже как-то спокойно на душе, словно ничего не должно было произойти, как будто ничего и не происходило никогда. Она смотрела, как алые кровавые лучи умирающего светила окрашивают в такой же цвет небо, она сама была словно облита кровью. "Кровавый закат... Сегодня прольется кровь..." - мрачно и совсем неуместно пошутил внутренний голос, единственный, кто шел с ней до самого конца. "Ну, не надо так уж все утрировать... Может, и не будет никакой крови..." - она мрачно улыбнулась и двинулась вперед, поправляя на ходу косу. Она так и не смогла за все эти долгие годы геройств отрезать свои длинные волосы, хотя они не раз мешали ей во время сражений. И даже сейчас, когда решалась ее жизнь она не смогла пойти на такое кощунство. Это был не долгий путь, она вышла за пределы города и отправилась по пустынной дороге вперед, пока на горизонте не замаячило поле, ее, может быть, последнее пристанище. Она тряхнула головой, чтобы отогнать ненужные мысли, настраивая себя на позитивный лад, как делала всегда. Но сегодня было не всегда, сегодня она встретиться со своим врагом, чтобы положить конец всему, разобраться в том, кто должен жить, а кто должен уйти. Только она уже решила все для себя... Она остановилась возле высокого дерева, прислонившись к нему лбом и начала тихо молиться. Она не взывала к Богу, не молила о прощении, не просила о спасении души и даже о жизни, она просто благодарила его за то, что не оставлял ее, что подарил ей счастливую, необычную жизнь, за ее любимого, Эдварда, за друзей, за родных. Молилась она за то, чтобы сегодня не было дождя, ведь это так банально, так по голливудски, чего ей очень не хотелось. Она сказала спасибо последний раз и только тогда услышала тихие шаги. - Здравствуй... Пришла все-таки... - она смотрела в его темные глаза и ничего не отвечала. - Да, я думал, что ты все же струсишь, сбежишь... Почему не ушла? Я же давал тебе шанс... - он повернулся лицом к западу и смотрел на закат, его золотые волосы словно горели в лучах закатного солнца, руки он засунул в карман. Было не похоже, что эти двое заклятые враги, они выглядели хорошими знакомыми, которые случайно встретились здесь, на окраине горизонта, смотрят на закат и дожидаются грозы. - Да, дал шанс мне, только мне, но не им... - она вздохнула и тоже неотрывно следила за солнцем, слегка щурясь. Они стояли так молча еще несколько минут, пока светило полностью не скрылось за горизонтом, умерло, напоследок блеснув алым лучом, давая понять, что скоро воскреснет вновь, но не все встретят его рождение, на одного человека сегодня станет меньше. Еще пару мгновений и на землю опустилась спасительная прохлада, так резко, что у Милены на руках появилась гусиная кожа, она слегка поежилась и обхватила себя руками, чтобы слегка согреться. Он подошел поближе и протянул руку, дотрагиваясь до ее кожи. Тут же по телу пробежало тепло, она благодарно улыбнулась своему врагу. - Спасибо, Лео, мог бы не стараться... Все равно скоро все закончится... - странная улыбка появилась на ее лице, в глазах защипало от слез, но это не были слезы страха. Это были слезы радости, слезы безграничной любви, слезы счастья, слезы умиротворения. - Ты готова? Она кивнула, отходя от него на несколько шагов. Ветер принес с востока запах травы и леса, она вдохнула его полной грудью, наслаждаясь этими последними моментами. - Один вопрос... - она открыла глаза, вопросительно посмотрев на Лео. - Какой? - Почему ты отказалась сражаться? Я давал шанс... Почему ты не ушла, ты ведь могла... Неужели ты готова отдать все, ради них? Неужели ты готова умереть ради тех, кому на тебя наплевать? - в его глазах было негодование. Она лишь улыбнулась, доброй и какой-то усталой улыбкой. "Дурак, ничего не понимает!" - проворчал внутренний голос, сейчас он был с Сиренией одним целым, и в эти последние минуты не перечил и не шутил. - Зато мне не них не наплевать, и, если я могу спасти их, если я могу отдать за них жизнь, пускай, даже за тех, кто обо мне и не знает, я сделаю это, - еще одна улыбка, а по щеке покатилась слеза вместе с первыми каплями дождя. - Прощай... - она раскинула руки и закрыла глаза, ожидая конца. Лео вздохнул и вскинул руку, огненная стрела вошла в ее грудь, словно нож в мягкий воск, она хрипло выдохнула что-то и широко открыла глаза, выгнув спину назад. Это было не больно, просто очень горячо. Она слышала, как отчаянно бьется ее сердце, как оно кричит, молит о помощи, о том, чтобы кто-нибудь остановил все это. Оно рвется наружу, трепыхается в груди, все быстрее и быстрее затихая, теряя силы. Ноги подкосились, она упала на колени. На лице снова появилась улыбка, она смотрела на небо и улыбалась. "Умирать не страшно... Страшно осознавать, что, когда твой фильм подойдет к концу, пойдут титры. Страшно думать о том, что там, после титров? Что?.." Тело ее мягко, словно ничего не весило, упало на мокрую траву. Она остекленевшими глазами смотрела вверх, а по щеке текла слеза. Улыбка не сошла с ее губ, она так и умерла, улыбаясь, как и шла по жизни. Столько лет она сражалась, столько лет билась за справедливость, и вот теперь, перед ней стал выбор: смерть ее или смерть других. И она выбрала, выбрала то, что не каждый выбрал бы на ее месте. Леа смотрел на ее тело с грустью, ему было жалко потерять такого врага, ему было больно осознавать, что больше не будет этой девушки. Дождь отдавал последнюю дань своей любимице, он обволакивал ее своими мокрыми каплями, создавая невидимый водяной гроб. Лео не стал закрывать ее глаза, потому что знал, что сейчас она смотрит на Бога...
Svankmajer: Предупреждение: в зарисовке присутствуют маты, однако в данном конкретном случае они необходимы, так как в реальном мире вполне допустимы к употреблению. В свое оправдание могу лишь перекинуть всю ответственность на Ирвина Уэлша, который матерился в своих книгах гораздо круче того, что представлено здесь. (с) Бомбист. - Ожидавшее всех предначертанное человеческой программой дерьмо произойдет. Всем и всему, так или иначе, придет конец. Страшное слово апокалипсис будет блаженством, если ты умрешь сейчас пораженный огненной волной, которая снесет тебя со скоростью одного километра в секунду. Потом залитая огнем земля и падающие с орбиты куски добьют оставшееся племя. Тела, разъедаемые радиоактивностью и поедаемые крысами трупы станут смердеть, и вы привыкните к этой вони. От свежего воздуха вас вывернет на изнанку и опять же лучшее, что можно ожидать от такого, что ты издохнешь. За кусок тухлого Сникерса мать убьет окрепнувшего семилетнего сына, а насытившись, даст еще одному мародеру за второй кусок Сникерса. Никаких правил, никакого суда, ничего более от человеческого, только изнасилование всего живого в те редкие моменты, когда стоит при лучевой болезни; изнасилование своего желудка вареными детьми и крысами, пойманными недавно; желание всадить в ближнего нож, чтобы утром было чего сожрать на дорогу. Вы думаете, кто-то станет плакать от осознания какой он все-таки мудак? Хер там! Хер вам! Я съела людей больше чем салатов за свою жизнь и выбирала всегда помоложе, пока мясо еще можно приготовить, пока оно не горчит дерьмом! - Сучка сумасшедшая…. Она же конченая психопатка! - Заткнись дебил… и вообще выйди отсюда… Яна, мы знаем, что вы участвовали в массовых убийствах по всей стране и возможно не только в этой стране. Возможно, многое мы даже не знаем, но даже капли этого приведет вас на электрический стул… - Так давай, сделай это быстрее, потому что все равно это ничего не изменит. Я издохну сейчас, ты погибнешь чуть позже. Оставаться в том полном дикости мире второй раз я не хочу и тебе не желаю. Ни тебе, ни врагу, ни черту…. «Чокнутая сука! Нужно было тебе в глаз выстрелить, когда была возможность!» Голос за окошком в рабице принадлежал все тому же разъяренному детективу. Агент ФБР бросил последний злобный взгляд назад и демонстративно плюнул туда. Ему нужно было несколько минут, чтобы успокоиться и продолжить общение с Яной на спокойной ноте. - Хотите изменить? Скажите мне, как? Толпы идиотов по всему миру с транспарантами, задницы морозят с зелеными лозунгами, но может, есть что-то, известное только вам? Трудно не заметить, что вы уникальный человек и если верить вашим словам, пережили даже ядерную катастрофу. Я даже не буду оспаривать ваши слова. Меня интересует способ избежать этого. Все что угодно… может быть уникальный рецепт борьбы с террористами или раскрытые секреты причины третьей мировой. Если ты поможешь нам избежать чего-то ужасного, то клянусь, это может помочь тебе, и мы все заживем. Ты поможешь мне, я помогу тебе.... - Таким тоном обычно трахнуться предлагают. Давай, ты поможешь мне, а я, может быть, помогу тебе. Не тупи. Мне накласть, что все смотрят, давай в первый раз за тридцать лет…. Яна, пристегнутая ногами к стальному стулу, и связанная наручниками задрала серую рубаху заключенного и, не удержавшись, упала на пол. Её лысая голова каталась по полу в бессильных попытках освободиться от пут собственной рубашки. Она начала орать и, в конце концов, смогла пальцами разорвать ткань. Успев вдохнуть глоток, она почувствовала, как на её худую грудь опустилось колено. Дыхание было сбито. На пограничном для слуха рубеже от шока что-то или кто-то кричал. Её огромный рот раскрылся в удушающем спазме, Яна закатила глаза и просто поддалась случаю легкой смерти. - Да я лучше свой член в миксер запихаю! Но для страны мне, ни хуя не жалко, говори твою мать, когда и где это будет…. - Пошел на хер…, - Яна постаралась сделать улыбку, в которой отразилась надежда и похоть к агенту, - Хлестни меня по ребрам, чтобы миксер заработал, аха-ха, а потом…трахни…. Агент поднял колено и со всей силы двинул ей между ног, затем мысленно помолился и поцеловал, яростно впился в губы. Странно, что на вид они были такими отвратительными, с закрытыми глазами вполне приемлемо…. Через секунду агент почувствовал, как ему на шею нежно легли крупные ладони, закованные в наручники. Тело заключенной дергалось в ритмичных всплесках, её промежность терлась о бедро мужчины, и вскоре комнату залил стон, переходящий истерикой в затухающий смех. Яна отпустила его губы и только теперь закрыла глаза. В «камеру для допросов» забежали люди в форме. Агент ФБР вытянул руку назад и показал указательный палец, чтобы никто не думал даже прервать их. Её разбухшие от возбуждения губы что-то шептали на ухо, прерываясь для тяжелого вдоха. Немного расслабившись, мужчина убрал с груди Яны голень и сел ей на живот. Стоило ли говорить, что такое было с ним в первый раз? Заключенная всё повторяла какие-то слова на иностранном языке, перейдя на него после своей исповеди. - Мне нужен вертолет…. Вертолет!!! Мне нужен вертолет! - Завопив как бешеный, агент ФБР поднялся с девушки, переступил её и подошел к входу, где стояли ошарашенные коллеги и полицейские. – Мы берем её с собой. Его нужно остановить. Армированный остов снайперской винтовки. Потрясающее изобретение человека и второе по значимости после денег. Холодная пуля. Ветер, шевелящий мысли. Оптика, увеличивающая детали. Гудок машины там, внизу, где твари ползают и собаки с кошками. Ублюдок, закованный в динамит на крыше, и падаль, обещавшая трахнуть, за спиной. Наверное, сидит и наблюдает, ждет, когда будет сделан выстрел, потом электрический стул, но лучше вниз к кошкам и собакам. А может он на одном из вертолетов, наблюдает за ней. С каких это пор начали посещать мысли, что ты кому-то нужна? Влюбилась дура! Теперь точно в петлю или вниз, даже если все ништяк. Да, кому ты нужна? Стала превращаться в одну из таких как они, в людей тьфу… Роль собаки и суки была куда симпатичнее, чем теперь скулить на холодной крыше по поводу течки… Никакой гордости в тебе не осталось, плачешь и даже боишься выстрелить в хозяина…Дура! Оптика расплывается…. Ну а что он тебе? Ангел, Бог, Дева Мария, Элвис? Напряженный палец курком медленно выудил из магазина холодную пулю семь аш четырнадцать, тяга продвинулась вперед, заскакивая за шептало. Механизм взвода курка повернулся на своей оси под действием боевой пружины и нанес удар по ударнику. Произошел выстрел. Затворная рама осталась в заднем положении. Ликующий хозяин с пулей между глаз сорвался с крыши и полетел вниз! Мужик! Оглушающий до разрыва головы взрыв ворвался в небо, разрубая его. Волна огня настигла раньше, чем губы инстинктивно хотели произвести прощальную матерную тираду на чешском. Влажные от миксера трико успели таки намокнуть теперь и от страха неминуемой кончины или это была та самая радость, что теперь не придется есть мертвых детей в подвалах. Сейчас вот так субъективно и не скажешь, даже самой себе. Наверное, судьба, за что ей и спасибо – красиво, фанфары, неизбежность. Всем довольна, а теперь еще и вечность в облаках. Ну да ладно, что это я… Умерла так умерла.
Esthesis: Ее трясло. Она сидела на ковре рядом с кроватью, и все ее тело сотрясали рыдания. Все попытки прекратить не давали ни малейшего результата. Она была слишком измотана. Морально, разумеется. Кто бы мог подумать? Алессандра Спарэ, девушка, чьей силы духа могло бы хватить на целую армию мужчин, плакала из-за собственной беспомощности. Из-за того, что не видела выхода. Из-за того... Еще там, в Опасной комнате, когда, не справившись с заданием, она провалилась в пропасть, ей казалось, что это конец. Но нет, все только начиналось. Тренажер, придуманный профессором Ксавье, был слишком совершенен, чтобы убивать не прошедших испытание мутантов. Лес просто-напросто упала на пол в той же обстановке, в которой они начинали тренировку. Она только что чудом, как ей казалось, избежала смерти, и все равно первой ее мыслью было: «Что с ребенком?» Она закрылась у себя в комнате, не хотела никого видеть и начала звонить… да, разумеется, отцу этого ребенка. Мысль о том, что она все еще не сообщила Генри, что он станет папой, начинала грызть ее все сильней, и ей уже не терпелось попросить его приехать и все ему объяснить. Но он не снимал трубку. Ни мобильный, ни домашний, ни рабочий. Паника начинала медленно нарастать, снедая все внутри. «Где же он? Где он может быть, почему не отвечает?!» Наконец в трубке раздалось долгожданное «Алло», а Эстезис чуть было не завопила от радости, как вдруг поняла, что голос ответившего не был голосом ее жениха. - Кто вы? – дрожащим голосом проговорила Лесси, и, услышав ответ, взмолилась, чтобы бог отмотал время вспять и она не спросила, не позвонила, не узнала… Пробормотав «Спасибо», она рухнула на кровать. Ее привычный мир начинал рушиться как карточный домик, из которого выдернули карту нижнего ряда, с ужасающий быстротой. Ребенок, невозможность себя контролировать, теперь еще и Генри в тюрьме. Единственного человека, который, возможно, мог бы защитить ее и ребенка от каких бы то ни было внешних воздействий – уж он-то постарался бы – подозревался в каком-то ужасном преступлении.(мозг Лес заботливо стер из ее памяти все подробности разговора) «Как? Как это возможно?!» - осознание произошедшего не приходило, и ей начало казаться, что она теряет рассудок. Ее руки что-то теребили, но она не могла дать себе отчет, что именно. Кажется, Алес что-то говорила вслух, но слова звучали как-то приглушенно, словно говорились не ею, а доносились откуда-то издалека, причем их смысл до нее не доходил. А мысли… слегка путаные, они все же были. Хотя уж лучше бы их не было совсем. «Почему? Почему это со мной происходит?! Я не готова. Ребенок – это слишком большая ответственность. Я люблю Генри… Но когда его нет и не будет рядом. И сейчас, все сейчас. Я не смогу его даже отвоевать. Он бы мог сбежать, дать о себе знать. И что тогда? В бега вместе с ним? Мой… нет, наш ребенок. Я думаю, это будет дочка. Или мне так хочется. Я не смогу ее выносить. Слишком сложно. Мои силы. Я не смогу ее защитить. Я бесполезна для команды, опасна для себя самой и для ребенка. Меня некому защитить, даже здесь становится слишком опасно. Сумасшедший дом? Ребенка отберут после родов, не хочу. Мне некуда идти. Но я ведь не могу все бросить. Или могу? Нет, у меня есть ребенок и ответственность за него. Но растить дочь в одиночестве я не смогу. А вдруг она родится… слепой?» - от последней мысли ее сердце дало сбой. Учась в медицинском колледже, она проходила генетику, но никогда не обращала на нее особого внимания, не интересовалась ею. Ей казалось, что гены Икс, попавшие к ней в кровь, никак не связаны с травмой головы, из-за которой она ослепла, и ее слепота никак не может передаться по наследству. Но уверенной в этом Эсти не была, а это как раз то, в чем ей хотелось быть уверенной больше всего на свете. «А вдруг она будет… бессмертна?!» - вечная жизнь пугала ее почти так же, как слепота, может, чуть-чуть меньше. Еще когда она только начала встречаться с вампиром, ее почти сразу же начала страшить мысль о том, что он может укусить. Конечно, не для того, чтобы убить, а чтоб даровать вечную жизнь… Но неизвестно, чего она боялась больше. «А вдруг я ее вообще не смогу выносить? Я так боюсь ее потерять. Или я обреку ее на страдания тем, что рожу?! Слепая мать-мутант и отец-вампир, осужденный за убийство, которого он точно не совершал.» - несмотря на абсолютную уверенность в неспособности Генри пойти на преступление, Алессандра была почти также уверена, что его посадят, ибо правосудие – это лишь пустой звук. «Если нападут. Если на особняк кто-то нападет. Я ведь не смогу! Не смогу защитить себя и ребенка. Я теряю силы. Я боюсь! Я не смогла просто приставить пистолет к виску. Просто нажать на курок. И тем более не смогу броситься на врага, драться с ним. Я буду бояться удара в живот. Бояться, что не почувствую его приближения. Да что там… я буду БОЯТЬСЯ, а это уже смертельно.» «Но ведь множество мутанток рожают детей, и все у них нормально, никто их не убивает. Эти женщины могут сами о себе позаботиться вне зависимости от наличия или отсутствия у них силы. Я нет. Но у слепых тоже есть дети, и они тоже не пасуют перед трудностями! А на них никто не нападает. И у них есть мужья… У меня тоже есть! Он не сможет ничем помочь мне, пока он в тюрьме.» «Получается, что я не могу ничего сделать!» - такого самолюбие Спарэ, вернее, его остатки, уже не могли вынести. Девушка вскочила и злобно сжала кулаки. - Нет, - тихо произнесла она и продолжила повторять это слово все громче и громче, - Нет. Нет! НЕТ! Кто-то мог услышать ее и помешать осуществлению того единственного плана, зачатки которого появились в ее голове, но она этого не осознавала. Стащив со шкафа сумку, она начала бросать туда вещи. Сгребала все подряд, уминала руками, садилась сверху. Все ее движения были какими-то резкими, неестественными, словно их делал робот. На то, чтобы покидать почти все свои пожитки в сумку и положить ноутбук в дамскую сумочку, ей хватило двадцати минут. Девушка выключила свет, который всегда включала скорее в силу привычки, чем за какой-либо надобностью, прислушалась. Никого. Вышла из комнаты, закрыла ее на ключ и ключ оставила там же, в замочной скважине. На этаже и этажом ниже никто не ходил. Все спали. И это было ей только на руку. Выбравшись наружу, Лес последний раз оглянулась, если можно употребить это слово, на особняк, и решительно зашагала в сторону дороги. «В тюрьму заезжать не буду. Иначе продолжения не будет. Лучше так, сразу.» - это была ее первая здравая мысль за последние несколько часов. Уж что-то, а принимать решения она умела.
Max Payne: /Бразилия/ "Тук-тук, тук-тук, тук-тук.." - билось сердце. Сердце Макса Пейна. Слабое сердце, с трудом перекачивая кровь, наполненную алкоголем и кокаином, сердце, покрытое жировой коркой, сердце, которое вот-вот остановится, не выдержавь все эти издевательства над собой... Впрочем, остальные органы были в точно таком же состоянии. Макс сделал ещё одну затяжку, затем отхлебнул из бутылки большой глоток... "Хватит с меня всего этого. Достало." - подумал он, делая ещё один глоток. - "Сначала моя семья, потом Мона... Семь лет прошло с тех пор, а я всё ещё не могу забыть... Хотя очень хочу... Почему ты меня не отпускаешь с этой бренной земли, а, Боженька? Разве ты не видишь, что я страдаю?! Что я хочу увидеть ИХ?!" "Ты никогда не увидишь их, Макс." - произнес внутренний голос. "Почему? Разве я этого не заслужил?" "Нет, не заслужил. Посмотри на себя, Макс, на что ты стал похож... И разве тебя впустят в рай? Вспомни всё, что ты натворил: все эти убийства, жажда мести... Тебе путь в рай заказан." "Ты прав, внутренний голос... Боже, я разговариваю сам с собой... Что ж, тогда мне в ад. Давно я не видел Влада, пора встретиться с этим ублюдком.." "Что ты задумал?" "А ты как будто не знаешь..." - с этой мыслью Макс поднялся, прошел в ванную, достал из шкафчика лезвия для бритвы, вернулся обратно, сел на стул и провел острым лезвием по коже. Пейн почувствовал боль, кровь брызнула алым фонтаном, затем в глазах померкло... /Ад/ - Дамы и господа, попрошу поприветсвовать Макса Пейна, грозу преступного мира! Многие из вас его знают, ведь он лично вас сюда отправил!! - из жаркого ниоткуда раздался до боли знакомый голос...
Venom: Эссе написанное мной в начале 2000 годов и скромно лежащее где-то в груде десяти гигабайтовых жестких дисков было изъято. Мой юный взгляд на невидимых людей. Простите, что не про Венома, т.к. на его счет никаких "идей-фикс" в голову не пришло. Эссе. Из воспоминаний Человека. Человек сидел на белом пластмассовом ящике от мандаринов и смотрел сквозь большую щель на улицу. Внизу гудели хищным роем машины и сновали в кажущемся беспорядке люди. Человек вздохнул. Он не пробовал мандарины, наверное, лет сорок, это столь долгий отрезок существования, что даже если бы он сейчас откусил сочный фрукт, то вкус был бы для него новым. Этот ящик он нашел в какой-то подворотне, как и остальная утварь на его чердаке – всего лишь ненужный хлам. Его лицо давно обдали глубокие морщины, но глаза казались живыми и яркими, хотя смотрел он взглядом тоскливым и временами потерянным. Его звали Тимофеем Васильевичем. Соседи не звали его по имени, они старались не обращать на него внимания. Хотя к этому можно было привыкнуть, и он привык. Людская кутерьма внизу смотрелась как красивый и цветной муравейник: вот какой-то парень ест эскимо, а вот тут женщина с ребенком переходят дорогу, бабуля из его подъезда медленно переходит зебру на дороге. Тимофей знал, Анна купит вареной колбасы, буханку белого хлеба и вернется домой. Анна жила на первом этаже, наверное, каждая пятая статистическая бабуля живет на первом этаже. Она жила безмятежной жизнью, и Анна была единственной, с кем он здоровался из-за уважения, а не от принуждения. Тимофей грустно обвел глазами дыру, которую он для себя обозвал щель. Это некогда было слуховым окном, круглым и с тонкими стеклами, которые выбили местные мальчишки. Впрочем, его тут еще не было, даже само окно было вырвано с корнем прошлым жильцом. Сейчас щель была достаточно большой, чтобы туда мог влезть взрослый человек…. Да, взять хотя бы Константина Георгиевича Корпатского из 43 квартиры. Этот толстый с галстуком на пузе даже не застрял бы здесь и выпал на карниз неуклюжим мячиком. Тимофей улыбнулся, и его голова едва качнулась, когда он хмыкнул. Он любил наблюдать за городом и размышлять о сути вещей, делах, которые не дано было ему совершить. Город не любил его, лучше сказать - это была неприязнь, спутанная с пренебрежительным равнодушием. Равнодушие пугало в те давние времена, когда ему вынесли первый приговор. Но сейчас он не хотел об этом вспоминать. Тимофей поднял свободную руку и поднес её к бороде. Со временем от такой жизни она стала жесткой и шершавой, хотя и переливалась серебряной сединой. К слову сказать, Тимофей не знал, какой должна быть борода пожилого человека. Его волосы лохматились в разные стороны, и он бережно прикрывал их старой кепкой. Такие кепи носили в детстве его старший брат и отец. Тимофей не знал где они сейчас, Отец, наверное, давно умер, а брат…. Возможно, он занял кресло в государственной думе, а возможно сидит в ящике из под телевизора на чердаке в доме напротив. Страшно подумать, а ведь он не помнит их лица, только лицо молодой матери. Почему-то он вдруг подумал, что умереть молодым хорошо. Потом никто не вспомнит твои морщины и старческий бред. Все будут говорить: «Какой молодой он был, красивый, статный….». Тимофей приподнялся с ящика и посмотрел на Анну, которая шла с магазина. Её пенсии хватало лишь на жилищные уплаты и некоторые дешевые продукты, которые она из месяца в месяц растягивала. А ведь она была хирургом в реанимационной больнице, одним из лучших врачей города. Он читал о ней в газете, рассматривал её фотографию двадцать лет назад. Тимофей не имел денег даже на дешевую колбасу из бумаги, этого с лихвой хватало на свалке испорченной продукции с вышедшим сроком годности. Там была колбаса и повкуснее. Главное не прозевать вывалку, а то покусают и растащат крысы да собаки. Тимофей поднял голову и посмотрел на засаленный листок бумаги, на котором были отмечены дни и часы вывалки. Наручных часов у него не было, никогда не было. Тимофей проходил по карнизу крыши, перелезая через щель, и смотрел через крышу вдаль. Там на вокзале были большие электронные часы, красные цифры которых было хорошо видать. Такие вылазки он проделывал только в день вывалки продуктов и его не пугала высота. По началу он принимал бутерброды от Анны, которая с жалостью в глазах помогала старику. Возможно, клятва Гиппократу и Советское воспитание не могли спокойно смотреть на существование бомжа. Тимофей принимал их, ел и на его глазах накатывались слезы. Нет. Он отнюдь не жалел себя. Это было бы слишком подло. Он жалел Анну, которая делилась с ним. Иногда он искренне думал, что за её заслуги перед людьми она должна сейчас смотреть на него свысока и безразлично проходить мимо. Так должно быть! Все счастливые и богатые так делают, те, кто даже рядом не заслуживают этого. Тимофей много раз видел, как Анна ходила на рынок и покупала за копейки товары с истекшим сроком годности. В это сложно поверить, но в России это продают и люди это едят. Себя он давно перестал относить к людям, хотя бы потому, что перестал с ними разговаривать, он хотел рычать и лаять в ответ на оскорбления. Анна покупала тушенку, сыр, колбасу и много чего еще на этом рынке, но подкармливала его колбасой купленной. Он знал это. На рынке вторяка нельзя было купить такую низкокачественную колбасу, там была копченная и салями. Тимофей знал, где можно было урвать бесплатно, отделавшись всего лишь несколькими тумаками или укусами собак. Вскоре он начал приносить ей в хлебных пакетах ту колбасу, которая, по его мнению, была лучшей. Сначала она не принимала, он всё понимал и молча, поднимал снизу вверх тоскливый взгляд. До одного момента, пока не увидел с крыши поздно вечером, как какие-то бандюганы отобрали у Анны сумку. Сбегая с лестницы, он несколько раз упал, труба от пылесоса была у него в руке, и он хотел убить хотя бы одного из них, но на улице никого не было. Даже Анны. Тимофей знал, что теперь она задолжает за свою крохотную коморку квартплату. Следующая пенсия ушла на погашение задолженности…. Тимофей втянул носом летный воздух и предался дальнейшим воспоминаниям…. Когда Анна впервые взяла у него хлебный сверток, он сразу быстро ушел, чтобы она не передумала и не отдала его обратно. Это был хороший сервелат с салом и рубленой свининой. Когда кусочек такой колбаски попадает на язык, он немеет от счастья на несколько секунд, затем сводит зубы и челюсти. Это похоже на экстаз, для стариков это был настоящий экстаз. Тимофей потом не раз приносил Анне кульки с всякими деликатесами. Не посчитал и непристойным принести коробку конфет, это было всего лишь раз, но её глаза засветились счастьем. Анна сказала ему спасибо, Ему! Он почувствовал, что испытывает артист в театре, когда ему кричат «Браво» за портьерой и встают хлопая. Она благодарила старика. Потом она исчезла…. Дверь на время опечатали, и вскоре там открылась парикмахерская. Коридор наполнился ароматами Jadore, Armani Code и другим. Проходя мимо, он отводил взгляд и слышал, как посетители перелистывают глянец журнала. Обложки модных стильных журналов…они совсем не годились, чтобы на них раскладывать пищу. Но в одном ему немного повезло. Молодая хозяйка предпринимательница не гнала его с чердака, и казалось, совсем не замечает его существования. Когда тебя презирают и норовят надавать тумаков – безучастность и равнодушие начинаешь воспринимать иначе, считая его одним из добродетели. Иногда под не запираемой дверью его чердака появлялись пластиковые полупустые бутылки из-под дорогих шампуней. Храни Господи добрых людей! Тимофей не относил себя к абсолютным бомжам, хотя его бедственное положение было равное им, но некоторые, отличая, были. Например, он не пропивал деньги, которые иногда у него появлялись, он не пил вообще. Он не курил, подбирая, бычки дорогих окурков на тротуаре. Но самое главной его заслугой был его запах. До появления парикмахерской от него можно было унюхать едва заметный запах туалетного мыла. Да он мылся и считал это совершенно нормальным делом. Ведь даже собаки купаются в лужах и валяются в песке. В дни между вывалкой порченых продуктов он ходил на речку. Брал с собой бутылку воды, пустую канистру, мыльные принадлежности кое какую еду и мылся. Речка истекала из трубы и убегала далеко в лес, но вода была совершенно чистой, в ней даже плавали небольшие чебаки. В лесу он собирал грибы и пытался их, потом продать у дороги, но никто не покупал. Тимофей не мог их приготовить, и приходилось выкидывать. Назад на чердак он поднимался с канистрой чистой воды и небольшим лукошком ягод или черемши. Иногда он находил перепелиные яйца. Куринные невозможно было достать в городе особенно целые. Может, стоит получше вспомнить место, куда вываливают порченые продукты? Тимофей поджал губы и прикрыл левый глаз…. Сначала он ждет грузовик вдалеке, потом отслеживает дорогу через кучи, которые он перебегает. Невозможно узнать, что везет грузовик и приходится бегать так около часа. Наконец, какой нужно мусоровоз вываливает в хаотичном беспорядке все, что накоплено в его вонючем брюхе. Теперь о собаках и крысах. Те, что поменьше распугиваются палкой или криком, но вот те, что сами готовы огреть палкой…. Эти бородатые собаки могут гордиться своей внешностью, из-за которых только чернота грязи отличает их от снежного человека. Бомжи могут легко убить, если проявить слабость или начать неверно отмахиваться палкой. Однако у него была договоренность с ними, Тимофей приносил им деньги, которые попрошайничал в переходе, а также делился черемшой и чистой водой. Бомжи не убивали его по одной простой причине: он был полезен, достаточно умен и брал столько, сколько мог съесть до следующей вывалки. Что ж, зачатки интеллекта у них оставались, хотя лучше назвать это инстинктом. Изредка он разговаривал с ними, жарил шашлыки из собак и толстых крыс. Бомжи были весьма разговорчивы, и после водки могли трепаться часами. Тюремные байки, воспоминания счастливой жизни о семье, порядочной работе…. Потом он брал свой кулек с едой и возвращался на чердак. Когда одолевала бессонница или отчаяние он старался занять свой мозг какой-нибудь задачей. Например, придумывал аналогии, сравнивая себя и пса. Что удивительно разница была лишь в том, что Тимофей, когда-то был человеком. Пес же был животным изначально, принимая это как данное. Слишком заумные задачи он не знал, ведь получил лишь поверхностное образование, научился лишь читать, коряво писать и считать несложные уравнения. Отец учил его разбираться в машинах, но это никогда не пригодилось Тимофею в жизни. Потом была настоящая армия. Ничего интересного оттуда он вспомнить не мог, давно было. После армии он устроился работать на толстого дядьку, который обрабатывал лес. Но это продлилось не долго. Дядьку посадили в тюрьму, а следом и всех остальных. Тимофею впаяли участие в краже леса и два года колонии с общим режимом. Тогда он был смелее и намного сильнее. Он пытался доказать свою точку зрения, мотивы, хотел доказать свою непричастность. Однако Судья вынесла однозначный вердикт. Спорить было бесполезно. Это никогда не приносило ему выгоды. Однако Тимофей научился спорить с самим собой, ставя перед собой порой философские вопросы. Имеет ли ценность его жизнь? Да. Но только эта ценность личная. Для общества он был мелким термитом, пытающимся, по словам благородных муравьев: «Разрушить муравейник». В стране было миллиард проблем и десять миллионов чиновников, горсть из которых в колонках «Forb’s». Эти чиновники должны решать проблемы людей, но они лишь размазывают жирные круглые крупицы черного бюджета, словно джем по хлебу и жрут его за завтраком. А красный круглый, они любят приправить «Крестьянским» маслом. Какие у них еще проблемы? Ах,… ну да. Чем закусить коньячок, если омары уже надоели, а от устриц и лягушачьих лапок проносит? Они покупают у кидал акции Метрополитена, потому что звучит очень красиво – Метрополитен! Хотя никаких акций у тех никогда не было, там ездят на работу в электричках. Они повышают на торгах стоимость нефти, и не задумываются, что при заправке своего ягуара, сдачи с бензина все меньше и меньше, зачем? Ведь они силой своих толстых пальцев добывают черное золото. А их золотые дети, но впрочем, дети не виноваты…. Ведь и он сам был ребенком. Сейчас он может сказать, что это было очень счастливое время. Мать собирала его в школу. Отец вечерами учил его читать и писать, заполняя маленькой рукой корявыми буквами адрес на конвертах. Что это были за адреса, Тимофей уже никогда не узнает. Возможно, это были множественные родственники, хотя кому он сейчас нужен? Порой сам себе осточертеешь, хоть волком вой. ….В школе он сидел за пошарканными партами и листал красивые учебники и хрестоматии по литературе. Чехов, Гоголь, Толстой, Булгаков. Эти имена значили для него в то время. Мать была очень начитанной и работала на почте бухгалтером. Она легко объясняла смысл каждой книги, да чего там, смысл любого высказывания в ней. Это вам не пословицу объяснить скудоумному. Вкусно готовила Мать борщ свекольный и солила селедку. Пекла хлеб, сама, и, даже наготовила угощений в столовку, когда брат женился. Очень жизнерадостной Мать была, красивой, любимой, заботливой. С большими зелеными глазами и без камня за пазухой, открытым для всех и каждого Человеком. Её голос звучал легко и ощущался сердцем, как нечто святое и неприкасаемое. Голос, без которого маленький Тимофей не представлял своего существования. Потом рак. Мать уснула, и её положили в деревянный ящик. Вскоре произошла армия, бежать от которой в такой депрессии было невозможно, да и не солидно для мужика из деревни. Мальчишки в самодельных татуировках на руках разъехались защищать Родину. Друзья детства, которые должны были остаться на всю жизнь. Так у всех людей происходит тысячи лет. Да. Похоже он прав в своих соображениях и ипостась человека для него слишком высока. Ничего этого у него нет. Ну а те качества, которые у него остались привитые Матерью и отцом, никто не ценил. Он несколько раз подумывал пойти в храм и отдать себя исповеди да служению, истинному служению Богу. Но каждый раз нечто отталкивало его от этого. Первый раз его сбила машина. Во второй раз стая собак набросилась на него и порвала руку до плеча. Потом он пол дня стоял на коленях перед главным врачом, чтобы тот не вызывал милицию. В тюрьму очень не хотелось. Третий раз? Обвалилась кирпичная стена и он пролежал под руинами едва сохранив жизнь, пока спасатели не нашли его. Хорошие мужики, накормили, перевязали, дали банку варенья с собой, не смотря на то, что спасли всего то – бомжа. Храни Господи доброту людскую. Четвертый, пятый, шестой? Увы, зализывать раны в таких условиях было несподручно, и простите, не по карману. Но если и служить ему не дает Бог, то почему не убил в тех шести попытках, которые он делал? Кончина из-за такого благого намерения слишком возвышает тщеславие бедняка? Может Он думает, что это слишком просто, взять и умереть, не попытавшись бороться, но для чего? Какие истинные ценности может принести Тимофей, доживающий свой век у черты бедности? За импровизированной дверью зашуршали. Мышей и крыс в подъезде не было, он бы знал. Человек встал с табурета, оклеенного скотчем и, медленно подкрался к входу. Кто-то спустился по лестнице и вскоре шаги исчезли. Тимофей погладил шершавые обрывки бороды, которые он недавно отрезал ножом. Шампунь? А может дерьмо накрыли бумагой и подожгли? Тогда бы в первом случае это была бы элегантная цокающая походка, а в другом быстрый топот тонких ног школят. Нет, так никто не ходит в его подъезде. Шутка? Обман восприятия? Наверное, кто-то просто так поднялся, хотел поговорить, помялся у двери и не вошел?.. Анна? Тимофей открыл рывком дверь. У ног лежал сверток в полупрозрачном красном пакете с рекламой супермаркета, которого он не знал. Подняв его, он подумал, что это достаточно увесистый сверток, не лучше ли его положить обратно. Но присущие человеку чувства заинтересованности не позволили ему этого. Во всяком случае, точно не дерьмо. Хотя и в обратном варианте, он бы не обиделся на детей, они всего лишь ученики своих родителей, которые в лучшем случае не замечают. Словно получив долгожданную бандероль, Тимофей немного подождал у дверей, потирая пальцами целлофан, потом тихо закрылся и вернулся к окну, где у него был подоконник. Развернув, первое, что бросилось в глаза, это нож, упакованный в кожаный самодельный футляр. По его виду можно было понять, что это ручная работа, как и само лезвие. Верхняя левая кромка была в мелких выбоинах и кратерах, словно мастер специально указал, что это – булат. Дальше в плотную бумагу было упаковано копченое сало с тремя прослойками бардового мяса. По комнате распространился ударяющий в нос аромат мясного деликатеса домашнего приготовления. Из глаз хлынули слезы и задрожали руки. Он вспомнил, как Мать делала такую закуску для отца, когда тот с мужиками уходил на охоту на все выходные. Немногочисленные зубы застучали друг о друга и, не замечая для себя, Тимофей заскулил. Слезы скатывались по волнам морщин, стекали по бороде и падали на багряный, богатый аппетитными красками кусок мяса. В горле застрял ком, и попытки подавить в себе это чувство неуверенности он не мог. Раскрыв нож, он легонько надавил на краешек и словно масло, мясо поделилось частью. Это не было похоже на все, что он пробовал раньше, собирая на помойках и свалках. Такого вкуса он с самого детства не припомнил. Божественно. Сало растаяло во рту, оставив приятные прожилки мяса, которые, покатав по рту, он с наслаждением проглотил. Тимофей, несколько раз проделал все то же самое, пока не остановил сам себя. Ведь и завтра он захочет это испытать. А когда оно кончится? Смысл жизни, он найдет его после того, как на миг ощутил творение совершенства, сошедшее как будто из рукодельных рук Матери? А этот нож? Человек поднес его к глазам и посмотрел на свет. Идеальный угол заточки. Прижимная кромка спилена именно под большой палец, как по заказу. Таким ножом можно было и побриться. Так он и поступит. Утром, глядя в кусок зеркала, он намазал бороду фирменным шампунем и начисто избавился не только от лохматых серых косм, но и от щетины. Потом насколько мог, аккуратно обкорнал себя по бокам и зачесал волосы назад. Сколько ему теперь дашь? Не больше шестидесяти…. Подбородок блестел, слегка выделяясь на фоне загорелого лица. Глаза стали выразительнее и ярче без бороды. Сегодня день вывалки и собаки не узнают его и убьют. Тогда он не пойдет туда, у него есть мясо! Но теперь они его никогда не узнают, ведь борода долго растет. Значит, кто-то предопределил его жизненный путь? Посчитал весь ход мыслей нищего и каждый шаг предугадан? В таком случае, еще кусочек мяса и вперед! Седьмая попытка к Богу. Это будет очередной стук во врата, только чего? Ад, Рай? Он ничего не совершил за свою маленькую жизнь, не грабил киоски и ларьки, не убивал людей. Хотя, Там, наверное, найдут проступок. Схватив нож, Тимофей отрезал кусок мяса и, засунув его в рот, поспешно начал заворачивать сверток, чтобы его спрятать. С подоконника посыпались пластиковые вилки, стаканчики и всякий другой мусор. На полу образовалась настоящая свалка. Среди неё белыми вилками скабрезно вырисовывались признаки креста. Чертовщина не иначе. Подумал Тимофей и поднял эту фигуру: две скрепленные между собой зубчиками вилки и удерживаемая пальцами левой руки вилка чуть выше центра. Не слишком ли он суеверен для получеловека? Пальцы разжались, и композиция с тихим стуком возвратилась в хаос мусора. Пора. Требовалось пройти множество кварталов улочек и один крупный перекресток, соединяющий центр города от индустриального пятака. Пройдя через этот перекресток и свернув на улицу Дзержинского, уже рукой поднять до храма. Тимофей вышел из подъезда и вдохнул воздух. Прекрасный, теплый и приветливый. В такой день хоть под машину, хоть к собакам и скинхедам…. Последних он не относил ни к людям, ни к зверям. Это было нечто среднее, что обычно описывают в своих историях и чем пугают детей по ночам. Твари общества. Это была его шестая попытка, когда он убегал от них, но его настигли и забили ногами. Они молчали и, скорее всего не понимали, зачем это делают. Ни от злости, страха, голода, отвращения, ни для защиты или ради самого удовлетворения собственного чувства превосходства. Просто пинали, пребывая в смущении и не понимая себя самих, выполняя это как работу. Это зомбированные существа, идущие по варварскому пути новых фюреров. Тимофей поднял голову и украдкой глянул вверх, опасаясь камня. Но козырек подъезда был чист. Он зашел в маленькую улицу, похожую на заросшую зеленым мхом лазейку между скал и с болью взглянул на груду ржавых кирпичей, под которыми как-то лежал. Скоро будет пешеходный переход, с кучей людей, но на котором собаки выбрали именно его. Следующая дорога с машинами. А вон тротуар, где долгое время лежала оторвавшаяся от дома пожарная лестница. Да на удивление именно в тот момент, когда Тимофей проходил под ней. Дальше квартал, где его били, но туда он и сейчас не рискнет пойти, обойдет, как обычно. Люди удивленно смотрели на чисто выбритого старика. Его блестящие волосы были зачесаны назад. Глаза заворожено горели реальностью и некоторой тревогой, но отнюдь не страхом. Твердо смотрели вперед, ожидая опасности на каждом шагу, нелегко после всего пережитого идти на это так хладнокровно. Почему прохожие не обходят его стороной? Они смотрят ему в глаза? Улыбаются? Тимофея обогнала девочка со связкой разноцветных шаров и побежала через дорогу. За спиной кажется, мать испуганно закричала, спохватившись. Что такое? Красный? Красный! - Стой! Стой! – Неистово закричал Тимофей и уже бежал, пересекая Индустриальный пятак. Ноги взволнованно заплетались. На девочку несся двух прицепной бензовоз и, скрежеща по асфальту колесами, адски ревел. Водитель, свернув баранку до упора и вдавив тормоз в пол, ошарашено взирал на неминуемое. Слева Камаз взвинчено просигналив, врезался в бетонную опору и она, просвистев в миллиметре, рухнула за спиной. Весь шум исчез. Уши заложило, и он видел перед собой только девочку, до которой уже было достать рукой. Схватив её за плечо, Тимофей резко одернул и, повалившись на колени, проехал по инерции сорвал кожу до костей. Прицеп, скрипя дымящимися колесами пронеся над ними, срезав шарики как ножом. Прицеп перевернулся, накрыв под собой кабины нескольких остановившихся иномарок. Человек держал в руках ребенка и кричал: - Беги! Беги! Беги! За бензовозом шел полупустой автобус и легковая машина. Водитель автобуса увидел аварию и резко затормозив, заставил легковую вырулить на встречную полосу, и теперь пытаясь погасить бешеную скорость, красивый синий Мерседес несся на двоих, выбирая: свернуть и врезавшись в столб вылететь на тротуар, где за трагедией остановились и наблюдали десятки людей, или продолжить путь и врезаться в бензовоз. Скрепя от боли зубами и превозмогая силы, Тимофей поднялся и откинул девочку к упавшему за спиной бетонному столбу фонаря. Она неуклюже побежала, делая для Мерседеса единственный возможный путь. Жутко ревя, автомобиль скользил по кривой траектории, и едва не зацепив оставшегося на дороге человека, врезался в бензовоз. Тимофей упал навзничь, чувствуя как недавно уложенные волосы, пропитываются холодным бензином. Колени неимоверно горели от боли, и в ту сторону он старался не смотреть, он не чувствовал самих коленей, словно их больше нет. Они остались на асфальте. Что же это получается? Везде камушки? Или плохому танцору? Господи, да неужто дойти и помолиться бывает задачей невыполнимой? Твердо решив остаться, Тимофей закрыл глаза и прислушался к звону в ушах. Интересно, если судьба существует, то выживет он в этой седьмой попытке? Страсть как хочется почувствовать кусочек копченого мяса в приправах и черемшой…. Или.…Здравствуй, Анна? Водители выбежали из своих покореженных автомобилей и, отбежав, устало смотрели в центр пожарища. Содрогнувшись в нескольких кварталах вокруг, земля выдала ужасающий грохот. Взрыв выдавил окна, разметав их миллионом искр. Столб огня поднялся вверх, поднимая за собой и рубленые останки грузовиков, цистерн, кузов похожего на бумагу Мерседеса, крошки бетонного столба. Потом огонь разлился по улицам, захлестывая на долю секунд людей, пугая, но, не убивая их. И вдруг все прекратилось. Лишь несколько слабых пожаров и бетонно-металлический дождь. Газеты трижды будут писать про этот случай. Вспоминать неизвестного, бросившегося под прицеп бензовоза. Его имени они не узнают. Но мать девочки напишет. Береги Господи людей добрых. Эпилог. - Господи и Иисусе Христе, помилуй меня грешного. Господи и Иисусе Христе и сыне божье. Господи и Иисусе Христе и сыне божье. Помяни Господи душу усопшего, раба твоего, невинно убиенного Тимофея. Прости ему всяк согрешения, вольные и не вольные и даруй ему царствие и причастия вечных твоих благих и твоей бесконечной блаженной жизни наслаждения. Прости Господни грех мой и беззаконие перед сыном моим….
Blizzard: Ее мягкий голос ласкал слух, пусть я и не улавливал смысла ее слов. О чем она говорила? О погоде, о природе, о том, что в двадцати милях на севере расположен лагерь скаутов и в скором времени нам предстоит встретиться с девочками в темных зеленых юбчонках, продающих по пять долларов пачку печенья, на выбор – шоколадного или с миндалем. Она недовольно фыркнула – она не любит миндаль, у него странный вкус, обычно такой вкус бывает только у яда, наверняка, потому многие так тошнотворно к нему относятся, стараясь избегать блюд с его содержанием. В основном это политики, бизнесмены, люди влиятельные настолько, что освободись их место на него будет претендовать орава глупцов менее удачливых, но также охочих до власти и денег. Ее губы, чуть подкрашенные розовой помадой, улыбнулись мне, а пальцы продолжали теребить волосы на макушке. Она замолчала, но молчание это было таким же легким и приятным, убаюкивающим, как и ее голос. - Почему ты улыбаешься? – спросила она. Действительно, почему? Моя улыбка была глупой, уже не говоря о том, что наверняка была не к месту темы ее разговора, кажется она что-то собиралась рассказать серьезное, но посмотрела на меня и лишь тихонько рассмеялась. Я сбил ее с мысли, своим довольным видом, но она не рассердилась, только дотронулась кончиком пальца с серебряным кольцом в виде змеи до моего носа и откинулась на мягкий ковер пожелтевшей от солнца травы. Темные волосы упали мне на плечо, я коснулся их мягкого шелка и моя рука утонула в приятном ощущении ее близости. Ее сердце било рядом с моим, я чувствовал ее дыхание на свое шее, а взоры наши были устремлены к лазурно голубому небу, по которому лениво проплывали облака. Джейми положила свою руку мне на грудь и тихонько поцеловала в небритую щеку, а затем закрыла глаза и уснула. Господи, как она была прекрасна, я настоящий счастливчик, если такая женщина предпочла меня многим мужчинам, более состоятельным, более надежным, уже не говоря о том, что более привлекательным во многих планах начиная от красивого лица заканчивая виртуозными трюками в постели. И все же, она выбрала меня, такого недотепу и вечно влипающего во всяческие истории парня, который никогда не исправиться, который всегда будет связан с преступным миром, поскольку вырос в нем, его атмосферой наполнились мои легкие, его тление закралось ко мне в сердце и душу, его влияние сформировало у меня большинство взглядов на мир. Но смотря на нее, мирно спящую, видящую свои сны, фантазии неведомые мне, я забывал обо всем и лишь задавался вопросом – почему я? А затем сам же на него отвечал – потому что это была она. Я чуть коснулся ее щеки, проведя пальцами по гладкой загорелой коже, приятной на ощупь и пахнущей розовым мылом, которым она всего три часа назад умылась в гостинице после купания в море. Запах дешевого мыла сплетаясь с ее собственным и с легким ароматом духов рождался заново в новой форме, более приятной, менее терпкой, и такой какой была она – неповторимой и прекрасной. Ради нее можно было бросится вниз со скалы, разбиться на смерть или быть разодранными в клочья жестокими волнами прилива, можно было измениться, нужно было измениться, немедля и сейчас же, чтобы никто не угрожало ей, чтобы никогда между этими тонко очерченными бровями не пролегла морщинка недовольства и сомнения, чтобы она жила так, как никогда раньше, и чтобы я был рядом с ней. Чувствовать ее присутствие, каждый день видеть ее и, положив руку на живот, знать, что самое сокровенное счастье вот-вот озарит этот мир. Моя маленькая утопия, идеальная жизнь просто быть с ней, с частью ее и меня, и никогда не покидать. Просто любить ее, потому что люблю ее. Звук падающей с потолка воды разбудил его еще ночью, и почти пять часов он молча лежал на кушетке, смотря в грязный потолок собственной камеры и думая о том, что никогда не сорвется с губ даже в пьяной беседе дешевого бара, когда рядом с тобой будто верные друзья, а на поверку оказывается, что ты сидишь среди клубка змей, облепивших тебя и готов пустить в ход отравленные ядом зубы в любой момент. Все это пустяки, так живут тысячи, миллионы людей, которые хоть самое малое, но совершили преступление. Невинная кража ручки из офиса уже кажется им достойной смертной казни, что говорить о таких вещах как отнять жизнь у себе подобного. Нет, у свиньи. Именно свиньи. Все эти так называемые люди на самом деле свиньи, скот достойный и годный лишь на то, чтобы жрать и умирать, питая своим чревом других подобных себе. А убийство – это благо, рядовой случай расчленения скота на ферме, и тщательное утрамбование остатков для поступления в продажу в магазинах. Разве сажают в тюрьму мясника? Только когда его разделочный нож касается существа способного не просто орать и визжать, но при этом произносить и буквы. Стоило в таком случае посадить всех, кто не любит попугаев и канареек, а также воронов. Кажется, вороны тоже способны выговаривать какие-то звуки. Дональд сел на кушетке и посмотрел в единственное окно в мир, которое служило ему показателем времени. Близился рассвет. Мужчина подошел к стене, аккуратно вытащил из нее один из кирпичей и достал из ниши самокрутку, а затем спичку. Едва слышимый звук чиркающей о стену спички раздался в погруженном в тишину помещение как самый громкий, хотя едва ли кого то потревожил. Заключенные еще спали и видели свои сладкие грезы о новых возможностях, начинаниях, кто-то предавался видениям о том, как выйдет отсюда и продолжит свое милое дело будь то безобидное воровство или же что-то гораздо серьезнее, а кто-то наоборот, уже настолько проникся искренним чувством вины, что клялся себе, Господу Богу и его шлюхе Марии – едва его нога переступит порог тюрьмы, он сразу найдет работу, стабильную, обычную, пусть грязную и неблагодарную, но это будут честные деньги, заработанные своим собственным трудом, а не отнятые у кого-то, чье имя сейчас вспомнить было трудно. Глупцы и болваны и те и другие. Они верили в сказку со счастливым концов и одновременно с этим отдавали себе отчет, что самое безопасное место для них именно здесь, в пределах этого учреждения, в пределах их камер. Правительство спасало их от самих себя, поскольку преступление это как наркотик, один раз попробовали не можешь остановиться, хочется еще и еще, больше и больше, пока крышу не снесет окончательно, пока сердце бьется, пока не убил полицейского, которому два дня до пенсии оставалось, пока во мщении копы не убили тебя выстрелом в сердце или голову, или просто избиением до смерти своими фалоимитаторами, которые они для прикрытия зовут дубинками. Гилл выдохнул сизый дым в окно камеры, от маленького отверстия не больше экрана переносного телевизора, дул весенний ветер. Он приносил с собой то, что называется запахами весны, иногда приятные, часто не очень, как бы не хотел найти романтику Дональд здесь, но романтичного было мало, разве что только его положение. Рано или поздно это должно было случиться, он это прекрасно знал, и потому каждый день жил как последний, сначала довольствуясь всем и помногу, затем ограничивая себя и продлевая удовольствие. Он сжимал в руках свою женщину каждый раз как последний, будто стоило ему сойти с постели и он умрет; он смотрел в глаза дочери и всегда старался найти компромисс с ней, чтобы не осталось ничего недосказанного, чтобы не было никаких горьких воспоминаний, а на последок перед самым концом она вспомнил лишь приятное. Столько всего еще осталось недоделанным в итоге, столько всего он не успел сказать. Время упущено, надежды нет, да и откуда. Отчаяния также не было, что не могло не радовать. Смирение и только. - Курить в камерах запрещено, ты же знаешь, Донни, - голос охранника вывел его из размышлений, вырывая разум из стройной канвы мыслей о былом, прекрасно и ужасном, и все же о его жизни, такую не мог бы прожить никто повторно. Гилл легко улыбнулся поворачиваясь к статному мужчине средних лет военной выправке, с уже проступившей на висках сединой, но еще достаточно молодому и пышущему буквально здоровьем и энергией, не говоря об энтузиазме, проявляемом им ежедневно в наведении дисциплины среди заключенных. - Да ладно вам, можно же… - Хорошо, напоследок, - улыбнулся охранник в ответ и чуть склонил голову. Ничего дружелюбного в этой улыбке не было, уж кто-кто а Гилл это прекрасно видел. За теплотой слов и обходительностью, с которой сегодня утром к нему будут относиться, он видел чертиков злорадства и торжества, так называемого, правосудия. Каждый из таких вот охранников, он знал их всех по именам, мечтал лично прикончить его на месте. Дональд мог бы держать пари о том, что половина из них хотят его повесить, другая половина насадить на кол, или четвертовать. И почему отменили еще гильотину, ведь всего каких-то пятьдесят лет назад на это чудо техники можно было смотреть всем кому не лень, тебя выводили на казнь и ты становился звездой часа, хорошо, получаса, на все про все – подвести, откинуть волосы, дать команду палачу, уходит не больше тридцати минут. - Написал письма? - Да, они у коменданта уже, наверное, - Дональд продолжил смотреть на кусочек светлеющего неба, который был виден в проем. - Ты же знаешь, что их предварительно прочли? - Да, - он выдохнул последний раз и выбросил окурок в окно. Затем повернулся спиной к стене, опираясь о нее и закидывая назад голову. Что охранник хотел? Смутить его этими глупыми фактами? Вряд ли. Дональд не первый раз сидел в тюрьме, не первый раз слышал такой приговор, единственное что было впервые – на этот раз все действительно будет идти, нет, даже мчаться, вперед с неимоверной скоростью и соскользнуть с этого пути ему не удастся. Было ли ему страшно? Возможно. Немного. Самую малость, но только и всего. Это был природный страх, который хочешь, не хочешь, а должен был появится с самого начала или под самый конец, когда занавес вот-вот рухнет на труппу, а люстра обвалится на зрителей, все утонут в мировой скорби человеческой глупости, построившей этот непрочный театр под названием жизнь, где актеры кривы и не умеют играть, где режиссер шепелявит, где зрители слепы и глухи, где все абсурдно и несуразно, и единственное, что действительно может считаться подлинным искусством – смерть. - Кому написал? - А вы не знаете? - Я не читаю чужие письма. - А, хорошее воспитание, похвально, Фил. - Так кому написал. - Сестре, дочери и жене. - У тебя есть сестра? - По матери. - Трудно представить, что и жена с дочерью существуют в твоем мире. - Они есть, просто они никак не связаны со мной. - Но ты же есть. - Считай, меня скоро не будет, потому этот разговор не имеет никакого смысла. - Как думаешь, будут соболезновать? - Кому? - По тебе, говорю, будут соболезновать, скучать… - Вряд ли, мне уже будет все равно, мне уже все равно, они – живы, я мертв фактически. Мы опаздываем. - Ток дали полчаса назад, ждем свидетелей. - Так все-таки это будет публично? - Да, всегда есть те, кто любит перед завтраком поглазеть на такое. - Отвратительно. - Согласен. - Тогда почему именно ты? - Сам вызвался, надо переступать через себя временами. - Похвально, Фил. Ее губы, чуть подкрашенные розовой помадой, спросили: - Почему ты улыбаешься?
Wolverine: Внимание! 4 апреля конкурс будет завершен. Кто еще хочет принять участие - поторопитесь.
полная версия страницы