Форум » Реальное время » join me in death [Sunfire & Rogue] » Ответить
join me in death [Sunfire & Rogue]
Sunfire: Join Me In Death || Давай умрем вместе. Последние слова никогда не выбирают. Слишком это большая роскошь. Никогда не погибайте с ненавистью. Живите, ведь иначе будет поздно. Если вы не хотите жить - вас никто не спасет.
Ответов - 4
Sunfire: theme Ослепнуть, лишь бы не видеть, как обагрила землю пролитая в схватке кровь, как блестели алчные глаза убийцы-изувера, как небрежно упали вниз куски собственной плоти. Оглохнуть, лишь бы не слышать крики, вырывающиеся из груди; вопли, разорвавшие барабанные перепонки; тихий шепот близких людей, пытающихся как-то успокоить парня, но это все было впустую. Задохнуться песком и дорожной пылью, лишь бы не вдыхать этой грязный, противный, несущий запах ненависти воздух. Погибнуть, лишь бы не чувствовать все эти виноватые взгляды, ведь никто не смог его спасти; странные прикосновения; сдавленный шепот, отчеливо собирающийся в приказ "держись". Но держаться невозможно. Все силы уходят на последнее дыхание. А такое ненавистное чувство долга заставляет подниматься, раздирать руки в кровь, не позволить взять свою жизнь в чужие руки. Ошибки не исчезают, они следуют за нами теми же дорогами, бесконечно проходят тот же замкнутый круг. Это было последнее приключение Санфайра, отмщение за все его чувства, и ему хочется, чтобы дьявол поскорее забрал его. Как же мутант разочаруется, когда его мечта будет стерта из книги желаний создателя, и ему придется жить. Сердце не остановится, а легкие не пострадают. Бомба замедленного действия. Он пытается приподняться на локтях, но слабость во всем теле давит словно железная колокольня, а осколки сломанных костей ломают изнутри. Непослушные веки закрывают черные глаза, и яркие краски тускнеют, но его не клонит ко сну, просто слишком больно. Пойте дифирамбы моей убийце, но оставьте меня в покое. Я не вынесу вашей жалости, предайте мою душу проклятию за мою самоуверенность и глупость. Я по-прежнему не понимаю, как все так вышло. Я все ещё жив, но кажется, что я умираю. Почему же я жив? Не могу пошевелиться, не могу вздохнуть, чтобы горло не резало от боли и не травиться бесконечным кашлем. Я молю если не о том, чтобы этот вдох стал последним, то хотя бы заслуженную минуту успокоения в состоянии заслуженной апатии. Не хочу никого и ничего видеть. Мне снова кажется, или я вижу нечто не из этого мира? Быть может, я бы увидел обвитые проводами стены, давящие на меня, и будь я жертвой клаустрофобии, захотелось бы сломать дверь, окно, что угодно - и бежать, или я стал бы сумасшедшим и махал руками с закрытыми глазами, обнимая не существующие силуэты. Хочу ослепнуть, раздробить черепно-мозговую коробку, чтобы голова взорвалась от волшебных вспышек словно праздничное конфетти. Только бы не возвращаться в бездну, пугающую бездну, где останавливается время. Я вижу зеленые глаза, пронзительно смотрящие на меня, из их уголков медленно капают струйки слез, и мне хочется вытереть их, будь у меня возможность лишь крошечную долю секунду насладиться прикосновением к твоей коже. Тебе не идет роль плакальщицы, ты ведь не фантом, наблюдащий за последними секундами жизни, когда пройдет черта между двумя концами жизни, и незачем стирать кровавый саван. Никто не заслуживает боли, и ты хочешь меня успокоить. Но я безумен. Новый цвет. Чистое безумие. Я же по-прежнему кричу от муки и ничего не слышу. Руками я нервно вскапываю землю, а из-за ноющих нервных болей в обрубках ног я пытаюсь сжимать зубы, чтобы не убивать её своими криками. Тут же я вспоминаю, что я делал раньше. Жил всем назло. Сейчас умереть - противоречит моего жизненному комплексу, не позволю твари Ояме извести меня, не позволю ей унести за собой всю мою жизнь. Как страшен мир. Никто же не заплачет. Я все понимаю слишком поздно. Я лишь шепчу: Уйди... Все тело в крови. А каждая капля стекала вниз, следуя особому пути, повторяя контур выступающих вен. Вернется ли он... В такие моменты каждый переживает о своем. Уходит каждый в свое место. Счет идет на минуты. Кто его спасет, ведь это стоит сделать. Далеко не каждый поймет, насколько все близко к концу. Есть человек - нет человека. Это не так, лишь дешевая отмазка, говорящая лишь то, что им нечего сказать, и памяти больше не было и не будет. Часто мы говорим: В своем сердце я похоронил его. Но он жив, ходит, дышит, существует, и эти слова, в зачастую посвященные в адрес тех, кого мы любим, лишь толкают в невидимую пропасть, словно сгущая черные тучи на синее небо, которое только что покинули облака, приносящие тревожную атмосферу. Подули на легкие, почти прозрачные пушинки одуванчика, и пока они с мучительно медленной скоростью плывут по воздуху, мы рады, ведь нам дано насладиться столь редким моментом единства с прекрасным, но как только это кончится, у нас в руках лишь остается оторванный стебель. Быть может, и нам дано летать... Лишь падаем мы слишком быстро. Мы вылезаем из-за баррикад и предстаем беспомощными перед неприятелями, готовыми стереть нас с лица земли. Мы становимся врагами сами для себя И запускаем в собственную кожу иголки, чтобы точечные раны начали ломать нас, стали той самой каплей, что переполнила чашу. Нам не нужен этот мир. Смертельные раны - ничто. Инфернальное чувство мести. Онемевшее тело, горящая утекающей жизнью кровь. Возможно, это последние слова. Она. Весь мир. Может, мне захочется уничтожить этот мир и разнести все дома, отправить на кладбище всех, кто попадется на пути, но я вовремя остановлюсь. Это ещё не конец. Борюсь, пока от меня что-то осталось. Всем назло. Нет ненависти к чудесным дням. Пока мое сердце не разорвалось. А земля слишком холодная, и кожа покрывается мурашками. Почему? Самый любимый вопрос, самый интригующий, зажигающий огонек авантюризма, но не имеющий ответа, лишь потраченное впустую время. Слышишь ли ты меня? Я выживу. Не хочу боль, но не будет боли - я умру. Такая странная ниточка, роднящая меня с этим миром. Угадай, что со мной случится. Мне не нужен покой. Это не смертный час, и на губах, испачканных запеченной кровью, появляется улыбка. Глупая, совершенно не к месту, но счастливая. Я кричу. Но ещё не все кончено. Снова кричу. И больше не могу. Остается лишь дышать, ведь он не может сгореть. Не в этот раз.
Rogue: Смерть. Когда-то, очень-очень давно, в прошлой, давно забытой жизни, и Шельма боялась смерти. Разумеется, еще совсем-совсем маленькой девочке Анне-Мари родители как-то рассказывали, что иногда человек - да и не только человек, а вообще, любое живое существо - уходит навсегда, и больше никогда не возвращается в этот мир. Тогда малышка с красивыми шоколадными локонами и большими зелеными глазами в розовом платьице слушала эти рассказы, как обычные сказки о принцах, принцессах и злых феях. Роуг казалось, что уж кого-кого, а ее и ее близких страшная злая колдунья по имени «Смерть» точно никогда и ни за что не посетит. Она вместе со своими родителями и друзьями будет жить вечно, и ничто в мире не сможет этому помешать. Но шло время, девочка росла, потихоньку осознавала, что мир - не та волшебная сказка с неизменным счастливым концом, каким она привыкла представлять его себе в детстве. Мир полон жестокости, злости, насилия, и она сама уж точно никогда не сможет изменить это. Да, как и все, в столь юном и нежном возрасте, в свое время Анна мечтала о том, чтобы изменить мир. Но молодое, не сформировавшееся сознание было слишком искалечено определенными событиями, и все мечты были сначала перенесены в будущее, на неопределенный срок, а затем и вовсе забыты и похоронены где-то на окраинах памяти. Наверное, впервые девушка осознала все величие смерти в тот момент, когда поцеловала парня Коди Роббинса. Да, тогда Мари в какой-то момент, и правда, показалось, что она убила его. Что Шельма почувствовала тогда? Страх, сожаление, обиду, неожиданность и, наверное, - как бы стыдно ни было признаваться в этом - какое-то ощущение собственной силы, собственного превосходства над другими людьми, чувство собственной особенности и важности. После этого была странная жизнь, которую Анна Мари вообще не хочет вспоминать. А затем Роуг - спасибо пришельцу Кри! - заполучила в пользование дар неуязвимости. Это, конечно, не регенерация, но тоже штука очень и очень занятная. И самое главное - полезная как в бою, так и в повседневной жизни. С тех пор о смерти или ранениях было забыто. До поры-до времени. До нынешнего момента. Нет, конечно же, Анна видела смерть - род деятельности предполагал это - но обычно это были какие-то незнакомые, впервые виденные люди и мутанты, а это не вызывало в девушке особых чувств или внутренних терзаний. Да, Мари не нравилось, когда кто-то умирает раньше времени, но на этом, пожалуй, и все. В этом смысле Шельма руководствовалась принципом а-ля: пусть за них переживают их близкие, а я буду переживать за своих. А так как близких у Анны Мари было не так уж и много, то чаще всего принцип себя оправдывал. Нет, Роуг ни в коем случае не была черствой, бездушной сучкой, да это и невозможно, если ты - обитатель Школы профессора Ксавьера, но в отличие от Джины, Грозы или самого Профессора, которые любят всех и вся, без оглядки, в этом смысле Анна все-таки была больше человеком разума, чем сердца. Ее не особо волновало то, что каждый день мир лишается нескольких тысяч людей, ее волновали родные, близкие, любимые люди. Только они важны. Только без них ей будет трудно жить. Остальное - не так уж и важно. Остальное девушка смогла бы отдать без каких-либо колебаний, ведь, в конце концов, все - наживное, и только люди не возвращаются. - Нет, - тихо, едва-едва слышно прошептала Мари, присев на колени рядом с Широ и склонившись над ним. Неважно, что здесь грязно и пыльно, и Шельма в тот же мигом целиком испачкалась. Что-что, а внешний вид ее сейчас совсем не волновал, - Нет, - срывающимся голосом, ломким, словно тонкий лед ранней зимой или поздней весной, повторила Анна Мари. «Боже мой, почему так пахнет кровью? Почему я чувствую ее? Почему запах такой сильный? Или теперь он уже только в моем мозгу?», - мысли в голове Роуг неслись с бешеной скорость, контролировать которую она была уже не способна. Дикий ужас сменялся приступами паники, а паника моментами какого-то странного, ненормального спокойствия. В какой-то миг хотелось впасть в истерику, начать кричать и биться, а уже в следующую секунду возникало желание просто лечь на эту грязную поверхность, и забыться беспокойным сном, чтобы проснуться через несколько часов, и обнаружить, что все это было просто дурным сном, неприятным кошмаром. Анна не понимала, что она делает, не понимала что она хочет сделать, но в такой ситуации это, наверное, не такой уж и страшный грех. - Я… не могу. Я… я не знаю. Не уходи… Не оставляй меня одну в этом мире, - девушка не контролировала свои слова. Она скорее просто лились из губ Мари совершенно непроизвольно и не подконтрольно. Такие простые, ничего не значащие, местами даже слишком дешевые и пафосные, но это были ее слова. Ее чувства. В изумрудно-зеленых глазах блеснули сверкающие капельки слез, а рука Анны Мари, затянутая в перчатку, с силой сжала руку парня. «Нет… Нет. Нет! НЕТ!!! Этого не может быть! Это не может произойти! Только не здесь, не сейчас!», - Роуг несколько раз покачала головой, тряхнув темными волосами.
Sunfire: Мое сердце превратилось в крематорий, и от природы хрупкая телесная оболочка больше не в силах выдерживать этот жар, мой прах похоронит сырая земля, в попытке стать персональным лазаретом, обратившись в могилу с закопанным заживо трупом, и ещё неизвестно, не развеет ли его проходящий неподалеку поток ветра. Биологические причины смерти не перевешивают факты, и я останусь жить, но мне так больно, и кажется, что это - последний день моего мира. Ничего не случится, все люди по-прежнему будут нуждаться в тепле и в поисках этого тепла не перестанут предавать тех, кого они любят, и становиться игрушками тех, кто желает их смерти; жизнь будет идти своим чередом, невзирая на препятствия, страх которых ограничиваются только диапазоном человеческой фантазии; а боги так и не выдадут четкий намек на свое существование, а пока этого не произошло, особо талантливые, так и не нашедшие себя на сцене и неудачливые на театральном поприще, будут играть их роли, забыв или сделав вид, что забыли, о том, что сами являются лишь рабами. А справедливость ещё никто не отменял. Считай меня сумасшедшим, в запасе имеющим целый букет специфических соответствующих заболеваний, но я слышу, как воздух оживает, наполняется самой странной формой материи - жизнью, нарушает доступное каждому молчание и, надрывая несуществующие голосовые связки, кричит: "Живи", и часть меня покорно повинуется, принимая это за гипнотическую команду, целиком и полностью адаптируясь под желание заклинателя, будучи готовым стать кем угодно, сделать что угодно. Вторая же часть меня не считает такое простое восприятия мира достаточным аргументом, упорно не желая исцелять собственные раны. Переживая слишком многое, добровольно неся крест, под которым я надломлюсь, и это орудие раздробит мне позвоночник, либо потому, что во мне заключено слишком мало сил, либо мои скелеты в шкафу сыграли злую шутку. Ты склоняешься надо мной и просишь, чтобы я не уходил. Конечно же, я не уйду, я ничего не обещаю, но пока мне хватит сил, до самого последнего вдоха, пока не кончится кислород в легких и не онемеют мышцы, пока подобно паралитику я не замру в бесконечности. Разумеется, я не буду таким же прекрасным изваянием, как творение Микеланджело, но мне не останется иного, как замереть, сохранив в своем сердце этот мир. Всё казалось таким простым, предельно ясным и доступным, и тренировка перед опасностью была доведена до практически идеального уровня, но бессмертные по-настоящему никогда не будут жить, и зеркальное отражение обретет право на существование, выбравшись из не осажденного до конца замка физических явлений, покорив обе плоскости, и все будет реально. Мы сцепляемся мизинцами, и я проклинаю эту мерзкую перчатку на твоей руке, считая её самым чистым злом, лежащим на поверхности. Ведь я же знаю, какая ты теплая, однако, обусловленная жизненными трудностями проблема, всеми известная, мешающая тебе жить и мешающая мне сделать наши недоотношения ярче и нежнее, даже сейчас не перестает нас преследовать. Мы сцепляемся мизинцами, словно маленькие дети, школьники, прошедшие через очередной круг ада в лице ссор и непонимания, в желании примирения, чтобы больше никогда не допустить раскола, сохранить в блокноте совместных воспоминаний записи о всех незначительных пустячках и весомых тайнах, не обремененные ореолом суровых будней и взрослой жизни, направленной в русло получения жизненного тонуса и осуществления мечты-иллюзии, сублимировавших в реалии по мере возможности. Мы лишь сцепляемся мизинцами, пытаясь скомбинировать единую цепь, накрепко связать наши жизни, настолько близкие к логическому завершению и погибели наших душ, ведь ты выжигаешь во мне клеймо, а я не смел и мечтать о чем-то большем, и давно я это чувствовал к тебе, поневоле превращая тебя в мифическую богиню, запрет на перерождение из-за скидки на безгрешную жизнь, ведь на твою красоту можно молиться, а для твоего счастья не жалко никаких жертв, но сейчас у меня нет случая это доказать тебе. Сейчас, отбросив все разрезающие глаза своей ослепительностью алые закаты, оставив далеко позади гордо возвышающиеся холмы, дымными масками перекрывая наше присутствие, я вижу лишь тебя. А твои глаза красные, а голос дрожит и хрипит, словно сломанный патефон, уже не способный воспроизводить диковинные пластинки с вошедшими в историю хитами прошлого века, но сдавшегося под грузом времени, а я к этому не привык. Твои слова звучат подобно плавно обрывающийся водопад, нежными стрелами и прерывистыми всплесками, врезающимися в такие умиротворяющие волны. Теплые трели птиц, отошедших от беспокойного времени суток и начинающих петь уже в то время, когда обычные люди никак не познают прелести раннего пробуждении, видят десятый сон и, оглушенные безумными плясками фантазии, не в состоянии это оценить. Мне не нужен этот мир, мне нужна одна-единственная девочка... - Ну что ты, не плачь. Переживу это... как-нибудь. И у тебя тоже все будет хорошо. Не пропадешь, есть Реми, Ороро, ты им нужна... - так много слов, которые, наконец, обретают свободу, ведь сказать нужно так много. Скачущее сердце предательски выставляет на обозрение девушки трепещущее волнение, а такая неотъемлемая черта характера, как эгоизм, куда-то исчезает, не растворяется в прошлом, а лишь временно уходит, оставив их одних, ведь мужчина практически ни словом не обмолвился о себе, он все равно продолжает думать о Шельме. Санфайр не перестает поглаживать облаченную в перчатку ладошку. – Я хочу, чтобы эта тварь сдохла… - никогда и никого не прощай. И Ояму эта участь не постигнет. Но разум забивают совсем другие задачи. Ему бы хотелось умереть с ружьем на груди, успев схватить момент, когда случайный спутник бы развил их дороги, и всадил в него разорвавшийся патрон, лишь бы никто не смел посягать на столь редкие моменты близости с самым нужным человеком, ради которого придется страдать, ведь ничего другого, к сожалению, не оставалось. – Всё будет хорошо… - жалкая попытка вскрыть замок, открывающий дверь с сокрытой позади неё уверенностью, ведь в голосе каждое слово отливало фальшивостью, скрываемое желанием спрятать собственную слабость. Которую не прекращает давить затягивающая тяга к разрушению. Универсальное самоубийство, свершенное на почве любви и подкрепленное благими намерениями, которое она никак не простит, но мутант сделает все, что в его силах, лишь бы сыграть в очередную партию манипуляций чужими нервами, удачная возможность, все так просто, очень просто. Убивающее желание, вспылившая спичка, очередная потребность бунтарской натуры, которая не остановится на пути к желаемому. – Поцелуй меня. – карие глаза печально сковали Шельму, словно пытаясь убедить, как сильно ему это нужно. Самая желанная пытка. Ломай меня. Уничтожь меня. Но, черт возьми, я люблю тебя. Как жаль, что никто и никогда об этом не узнает. Ха.
Rogue: [pre2]Пост написан от первого лица.[/pre2] Господи, знал бы ты, как я ненавижу себя. Как сильно, люто и страстно я ненавижу саму себя: это дурацкое, проклятое тело, в котором я заточена, словно в клетке, которое не позволяет мне делать то, что мне хотелось бы делать. За то, что я не могу дать тебе то, что могут дать другие. За то, что я делаю несчастной не только саму себя - к этому я уже давно привыкла и даже свыклась со своей участью, пытаясь находить в ней какие-то свои положительные стороны - но за то, что мучаю еще и тебя, словно утягивая за собой в какую-то черную дыру, словно эгоистично думаю, будто это способно уменьшить мои собственные страдания и боль. Тебя, который с самого начала отнесся ко мне с такой непривычной для меня добротой и таким воистину солнечным теплом. Ты заслуживаешь чего-то большего, чего-то более человеческого и нормального, чем эти дурацкие наши отношения, которые и отношениями-то сложно назвать. Уйди. Оставь меня. Я отпускаю тебя. Я не виню тебя, и ни за что не осуждаю. Я не имею на это абсолютно никакого права. Просто оставь меня одну, оставь меня в покое, и позволь делать то, что я умею делать, то, что я с таким успехом делала до тебя: быть одной. Мне просто суждено всю жизнь прожить в одиночестве, предначертано судьбой или назначено Богом. Ведь не зря же я получила эти способности, не просто же так я родилась с ними. Не верю, не хочу верить, что эта была случайность. А если и так, то почему была выбрана именно я? И , неужели же, уже тогда, находясь в утробе матери, я совершила что-то настолько ужасное, что теперь вынуждена расплачиваться за это? Наказание за какой проступок может быть таким суровым, жестоким и даже немного садистским? Честно говоря, мне, моим слабым человеческим разумом, сложно это понять и представить. Все, я бы отдала все без остатка - и свою ангельскую красоту, которой многие так восхищаются, и возможности, которые дарует мне мой дар, и даже многих своих друзей из института профессора Ксавьера, как бы низко это ни звучало - за одну только возможность прикоснуться к человеку. Прикоснуться к тебе. Почувствовать твой жар на своей коже. Один миг, одно прикосновение - неужели, я так много прошу? По-моему, это вполне реальный и ожидаемый подарок за все мои страдания и мучения. По-моему, я заслуживаю этого, даже несмотря на все не совсем правильные поступки, которые совершила за свою жизнь. Но нет… Признаться, я и сама уже довольно давно с трудом верю, что когда-нибудь мне выпадет такой шанс. Что придет добрый колдун с волшебной палочкой, попросит загадать желание, я загадаю его - одно, самое важное и самое заветное - а на следующее утро проснусь, и обнаружу, что могу прикасаться к людям без опаски убить их. Кто бы там что ни думал и ни говорил, но я уже давно не маленькая девочка, и не верю в сказки о добрых и злых колдунах. Я верю в себя. Но, как бы ни прискорбно это звучало, как раз таки сама я и не могу ничего с этим поделать. Только смириться и продолжать жить с этим дальше. А как жаль, что я не верю в сказки! Тогда сейчас я абсолютно не переживала бы за тебя, за твою жизнь и здоровье, ведь я просто знала бы, что в конечном итоге с тобой все будет хорошо, и мы будем вместе. Тогда я могла бы беззаботно улыбаться тебе, уверяя, что все будет хорошо, все будет ослепительно хорошо. Сейчас же я предпочитаю отмалчиваться, не желая лгать тебе, потому что и сама-то с трудом верю в очередной веселый хэппи-энд. Предпочитаю даже не встречаться с тобой взглядом, потому что уж кто-кто, а ты-то наверняка увидишь в моих глазах то, что тебе сейчас никак не нужно сидеть: боль, страх и мучение. И скрыть эти чувства именно в данный момент я, как назло, никак не могу, как бы ни пыталась сделать это. Ну, почему я такая бездарная актриса? Почему не могу изобразить на своем лице, то что сейчас нужно тебе: надежду и веру в лучшее, ведь ты всегда помогал мне, когда я просила этого. Да, сейчас ты не просишь у меня абсолютно ничего, но я-то знаю, что в глубине души это тебе нужно, я нужна тебе. И я знаю, что это не просто игра моего воображения, это - истинная правда. Ты просишь меня не плакать, но от этого слезы из моих глаз начинают литься еще сильнее. Настоящий фонтан соленой воды, который медленно стекает по щекам, и затем капает на землю. Ты говоришь, что переживешь все это, что и у меня все будет хорошо, что я не пропаду, но от этих слов я чувствую, что со мной сейчас начнется истерика, остановить или предотвратить которую я уж точно буду не в силах. Ты говоришь, что есть люди, которым я нужна… В голове мгновенно всплывают их образы: доброе, понимающее лицо Ороро; лукавая улыбка Реми. На миг губ касается слабая улыбка, но она исчезает также быстро и незаметно, как и появилась. Да, эти люди… Не спорю, наверное, сейчас я на самом деле нужна им. Но Ороро любит всех без исключения, так что заботиться ей всегда найдется о ком. Что же до Реми… Сомневаюсь, что он будет убиваться по мне очень долго - на следующий же день найдет себе новую юбку. А я… Без тебя этот мир мне уже будет не нужен, и, можешь не сомневаться, если не станет тебя, вскоре я уйду вслед за тобой, как бы тебе ни не нравились такие мысли. После всего, что было, я просто не смогу жить в мире, ходить по улицам, пить кофе или смотреть телевизор, зная, что тебя на этой планете уже нет. Ты просишь поцеловать… Неужели, ты на самом деле не понимаешь, что подобными просьбами просто режешь меня, кромсаешь на куски без ножа? Неужели, думаешь, что я не хочу этого? Неужели, думаешь, что не поцеловала бы, будь у меня такая возможность и хотя бы малейший, мизерный шанс не отправить тебя в кому на пару-тройку недель? Тогда ты глуп… Нет, вернее, это я глупа, когда даю тебе повод просить этого, когда не имею сил сказать тебе нет. Вернее, не имею сил дать тебе хоть какой-то внятный ответ, а просто опускаю свои зеленые глаза в землю. - Я сама, собственными же руками прикончу эту стерву, - отвечаю я тебе, и сама удивляюсь тому, как странно и непривычно звучит мой голос. Как будто, это совсем даже не я, а какая-то новая, абсолютно неизведанная Шельма. Словно у меня вдруг произошло раздвоение личности и эта новая личность взяла верх в моем сознании. Мысленно я даже обрадовалась: если личности две, то, может, и боль вынести будет легче? Но тут же осекаюсь и смеюсь над своей детской наивностью, - Ты ведь прекрасно знаешь, что я не могу этого сделать, - наконец, решаюсь я, и отвечаю вслух на твою просьбу о поцелуе, - Сейчас ты и без того слаб, а если я… Нет-нет, об этом не может быть и речи. Ради твоего же блага, - убеждаю я тебя и себя одновременно немного отрывисто и таким же странным голосом. А в мыслях начинаю задумываться: а, может, так было бы лучше? Может, именно на краю смерти стоит наконец дать себе волю и сделать то, чего так давно хотелось? Если бы сейчас умирала я, и если бы рисковать нужно было моей жизнью, я согласилась бы без колебаний, но рисковать нужно тобой, а этого я уж точно не вынесу.
полная версия страницы