Форум » Прошлое » Why You? » Ответить
Why You?
Herbert West: Song theme участники - Моргана Ла Фей, Герберт Уэст время, место - 1942, Франция сюжет - они не виделись больше 20 лет, но что изменилось? Многое. Впрочем, не они, так как до сих пор каждый из них преследует свои цели. Судьба коварная дамочка и потому решила свести их вновь не где-нибудь, а в разделенной на два лагеря Франции времен фашистского правительства Виши. Что забыл наш славный доктор здесь? Скажем так, он никогда не был за кого-то, кроме как за себя самого, а политики, режимы, война - лишь один из инструментов достижения своего. Но как Моргана оказалась в Париже, накануне празднования дня рождения фюрера? Это мы скоро узнаем...
Ответов - 13
Herbert West: Время, само по себе, иллюзорное понятие, и мы совсем не замечаем его ход. Сегодня вам всего-то двадцать, вы полны энергии, идей, а завтра уже сорок – вы чувствуете подступающую старость, которая имеет собой и привилегии и плюсы, и все же, почему-то никому из нас не хочется стареть до конца, не хочется становиться тем, кем должны мы стать. Мы держимся за нашу молодость. Как некоторые говорят – за наши золотые годы. Почему? Наверное, есть в этом нечто первобытное, когда возраст жильца не превышал даже тридцати, когда любая несущественная простуда могла загнать в могилу, когда дыхание смерти ты чувствовал всегда, с самого рождения. Или же это просто самообман? Тогда почему мы продолжаем выделять именно те, какие-то свои, определенные промежутки времени, подарившие нам всего на йоту больше радости и мнимого счастья? Кто-то мог бы назвать этого человека предателем? Может, так оно и было. Только вот даже для всезнающих это было своего рода его работой. Он никогда не предавал страну, он не предавал какие-то идеалы, политические фракции, да что там – до них ему было ровным счетом все равно, он просто жил и продолжал жить, несмотря на упорное нежелание десятилетней давности по его смерти. Нет, сам он не хотел умирать, однако был один человек, который едва взглянул на него после долгой разлуки и проклял, условно, само собой, что такое проклятие умирающего, как не последнее слово, просто-напросто брошенное в сердцах, на чувствах, эмоциях. Умри, и дай спокойно умереть другим. Ключевое слово – спокойно. Несмотря на все мыслимые и немыслимые суеверия он не утратил уважения к этому человеку, он не утратил уважения и некой любви к умершему, напротив, лишь очередной раз подкрепил их, понял, насколько тот более прозорливее других. Несмотря на все суеверия – он жил и продолжал жить, медленно учась новому, медленно закрепляя старое, медленно и планируемо учитывая все те трудности, что придется претерпеть. Почти пятьдесят! Подумать только. Даже подумать нельзя. Взглянуть в зеркало и не поверить, ведь ты есть ты. Ты, не постаревший ни на год, хотя, конечно, есть следы усталости, работы, прожитого и пережитого, однако не настолько они отражаются на нем, как на остальных. А секрет слишком непрост, чтобы открывать его всем и каждому. Итак, кто же он? Предатель? Вряд ли. Кто-то считает его просто очутившемся не там и не во время. Кто-то – врагом. Во всяком случае, не стоит пускать себе самим пыль в глаза. Вы так наивны, друзья мои, вы слишком верите в вину и невиновность, вы слишком максималистичны, вы – ничего не знаете. В небольшом кафе играет уже заезженная пластинка. Она играет тут постоянно. С завидной периодичностью надоедливого патефона. Лили Харви и Вилли Фритсон. Кто только ее не помнил, кто только ее не пел. И только посмейте сказать, что в Парижском кафе должны играть парижские песни – чушь. Это другое время. Здесь другие люди. А те, кому это не нравится, пусть бегают по лесу или же лежат в земле того же самого леса. Тем не менее, публика здесь разнообразная – есть зажиточная интеллигенция, не пожелавшая уехать, а есть и те, кого потом эта же сама интеллигенция будет сдавать американцам. В целом, парочка малочисленных компаний простых солдат, у окна кафе – лишь пары, деловые партнеры, или мужья с женами или любовницами, одетыми слишком дорого для военного времени. И редко, кто здесь находится в одиночестве, разве что постоянные клиенты или просто зашедшие на чашку кофе. - Nicht ganz jenes, но именно об этом я и говорил, - ближайший к двери столик, занятый простыми солдатами, зашедшими выпить пива и попробовать дешевое вино утих, солдаты поднялись, едва в кафе вошли офицеры. Всего трое, обсуждающих что-то важное именно для низ, но вряд ли они не заметят непочтения со стороны низшего звания. Один из офицеров кивнул, сняв фуражку и поправляя волосы, зачесывая челку в сторону. - И все-таки это слишком радикальные меры, не необходимые, но слишком радикальные, гуманизм возьмет верх, - услужливый официант внешности подобной Дали, лишь с меньшим лоском, пафосом и аккуратностью в виде, спешил предложить свободный столик, пока господа не потеряли терпение, пока они лишь сняли фуражки и перчатки, обнажая погоны черных мундиров с нашивками, быть может, заслуженными, а может и нет, разбираться у нас времени нет. – Это показывает время и само человечество, нужно смотреть вперед, что нас ждет. - Вы слишком пессимистичны, - всего один знак рукой и персонал уже знает, что принести этим троим господам. Не дешевое пойло, которое хозяин предлагает простым солдатам, а что подороже, пусть и оплачено оно будет не сразу, пусть и придется ждать оплаты счета месяца три, таков порядок, такова плата за сохранность всего заведения. – Неужели вы думаете, что на восточном фронте будет какое-то продвижение русских? Даже их партизанские отряды переходят на нашу сторону. - Тем не менее, следует учитывать все, - улыбнулся мужчина, молодой человек, слишком молодой для звания офицера, со слишком яркими глазами, свежим лицом и приятной улыбкой, нежели его спутники. – Хотя, кто я такой, признаюсь в военной стратегии, я не смыслю, - все трое рассмеялись. - Хорошо признавать собственные недостатки и достоинства! Шифр вы распознаете сразу, а тут… И снова смех. Это простая беседа. Легкая. Непринужденная. И все же, каждый из них запоминает слово за словом другого и третьего. - За окончательную победу! - Не чокаясь. - Es! И снова смех, легкий непринужденный, каждый пригубил терпкого красного вина, выдержанного, бутылка стоит на столике, закупорена дубовой пробкой подобно коньяку, обтянута лозой, в которой еще можно разглядеть частицы пыли и паутины. По его губам стек красный нектар, попадая по языку в самую глотку, но вкус остался практически незамеченным. Взгляд скользнул по сидящей за одним из столиков за едва преграждающей что искусственной стеной фигуре. Знакомые очертания вырисовываются в уже видимую картину, отпечаток в памяти, запечатленный навеки, врезавшийся в самое сердце, душу. Он отвел взгляд, поставил бокал, но не сдержался, вновь поднял взгляд. -Was ist, Herbert? – сам не заметил как вино попало не в то горло и пришлось откашливаться, тихо, и все же не незаметно для сидящих рядом приятелей. Один из них похлопал мужчину по спине. - Die Pariserin-puppe hat gefallen? – ухмылки говорят сами за себя, им просто следует подыграть, в конце концов, прошло столько времени, и он – для них он другой человек, не тот, которому скоро исполнится пятьдесят. - Есть замечания? – откинувшись на спинку стула, невозмутимо, улыбаясь и пригубливая медленно еще немного вина, отозвался он. Обоюдный смех, легкий, непринужденный, все рады сменить тему с политики и работы на что-то более легкомысленное, несмотря на звание, несмотря на какое-то едва видимое им присутствие младшего состава. Всего-то и нужно, что подняться, оправить мундир, ответить укоризненным взглядам товарищам, что подливают себе вина в бокалы (скоро они сменятся, потому что умрут), да направится в сторону столика, где подобно фантому возникла она. Уже приближаясь к столику, он был грубо оттолкнут в сторону подвыпившим солдатом. Взгляд встретился с ее глазами, Герберт едва заметно улыбнулся. Ничуть не изменилась. Ни капли. Ни постарела. Впрочем, так ли оно важно. Она смотрела на него, как прежде, как тогда давно, в маленькой квартире на окраине американского города, куда никто не отваживался зайти лишь даже по причине странностей и бедности ее владельца. Вместе с ее взглядом в нем словно бы что-то проснулось, что-то от прежнего, более горячего, более молодого, более неопытного молодого человека, что был жаден, нетерпелив, слишком нетерпелив, - это его вина, это его порок тогда. Сейчас? Наверное, чересчур явное стремление видеть перед собой лишь единственную цель и не отвлекаться на мелочи. Но ее – мелочью не стоит считать, хотя бы потому что она открыла ему многое, показала, поведала, пропала, но прожгла в душе отметину, оставила такой след, который никому и никогда не под силу будет вывести. И, самое страшное и печальное в истории этой, он был рад этому. Даже сейчас, он был рад тому, что на минуту некая ревность, некое чувство гнева проснулось и взыграло в нем, когда рука развернула к нему солдата лицом, что уже собирался без ложных скромностей взять штурмом бастион хоть какого-либо внимания девушки. - На улицу, - может чересчур сильно, но мужчина толкнул солдата в сторону. Пара приятелей простого немецкого парня, который, наверное, впервые попробовал настоящего французского вина, пусть и дешевого, подхватили его под плечи и заторопились к выходу, пока парнишка не устроил что похуже. - Permettrez? – обратившись в девушке спросил он, кладя руку на спинку кресла у столика, отодвигая его. Краем взгляда он поймал будто бы едва заметное внимание своих сотоварищей. На лице же Герберта играла легкая улыбка. В конце концов, пусть думают, что думают. Пусть думают, что он просто напросто отбил потенциальную любовницу на эти каникулы во Франции. – Я помню ваш идеальный английский, скорее похожий…на валлийский?
Morgana Le Fay: Она была зла, чертовски зла, невозможно зла. Моргане было абсолютно наплевать, что сейчас она находится в окуппационной Франции, в самом центре Парижа. Высокие каблучки отстукивали ритм, близкий к нацистским маршам, а Моргана метала громы и молнии фиолетовыми очами, из-под полей своей чёрной шляпке, под которой скрывалась копна чёрных, как смоль волос. Она только что от этого идиота, и он снова не сделал то, что ей было надо. Почему такая малость, как достать один маленький артефакт, вызывает столько проблем и трудностей? Моргана не разбиралась в политике, ей было глубоко плевать на то, что творилось в этом мире. Ей было плевать на всё, кроме того, что ей нужен был этот меч Фреи. Ведьма резко остановилась, и чуть не сшибла парочку солдат, которые шли ей навстречу. Она резко вздохнула-выдохнула, и чуть не уничтожила взглядом юнцов, которые начали было к ней приставать, но затем испуганно озираясь, поспешили восвояси. Оправив юбку и пиджак, Моргана решила, что всё-таки на сегодня с неё хватит и ей срочно надо отдохнуть. Или хотя бы выпить. Свернув в один из проулков, и поправляя съезжающую шляпку, Мори чуть убавила темп, высматривая впереди хоть какой-то намёк на своё любимое заведение, в котором подавали чудесные шницели, и божественное красное сухое, которое немного вязало, но было просто восхитительным. И, наконец-то, дверь. Ле Фей дёрнула на себя ручку, тут же оказываясь на пороге, и снимая с себя шляпку. Густая копна волос хлынула по точённым плечикам и спине, а мужские взгляды моментально оказались прикованными к этой изящной француженке, с длинными, густыми ресницами. Моргана из-за принципа не разговаривала на языке фашистов, оставаясь верной своему родному, и всячески игнорируя людей, когда они к ней обращались. Она сделала заказ, и расслабленно прикрыла глаза, расстёгивая пиджак, и позволяя себе вдохнуть поглубже. Сегодня Моргана пила кофе. Она резко передумала пить что-то алкогольное, кофе ей был куда ближе и роднее, а вместе с круассанами с клубничным джемом, ещё лучше. Для неё было странно оказаться среди всех этих ужасов войн, потому что она только-только вернулась из долгого путешествия по Африке, где находилась в поисках гробницы древних вампиров, от которых по преданию пошёл род вампирский. Это было так, увеселительное приключение, с элементами фантастики и ужаса одновременно. Но это всё в прошлом. Это помогало отвлечься от того, что действительно тревожило бедную ведьму. Она редко запоминала смертных, но один из них запал ей крепко в душу. По сравнению с остальными, он был необычный. Он был так молод, юн, хорош собой и просто потрясающе умён. Сердце волшебницы сжалось, а затем медленно разжалось. Она поблагодарила вежливой улыбкой официанта, легким взмахом руки отпуская его. Моргана скользнула невидящим взглядом по окружающим, едва подавив зевоту.Злость всё ещё клокотала в ней, но постепенно улегалась, как взбесившийся зверь, которого накачала снотворным. И Моргана снова превращалась в тихую, спокойную и весьма милую Моргана де Марш, которую тут знали многие, хотя и опасались её. Она слыла эксцентричной особой, которая могла в любой момент выдать неожиданную фразу, повергающую в шок окружающих. Но в чём самое смешное, так это в том, что за свои высказывания Моргана де Марш не несла никакого наказания, казалось, что Фюрер, с которым она сама же и познакомилась, непонятно каким образом, был полностью ею очарован, в прямом смысле этого слова. Моргана подняла взгляд и увидела… Столь знакомый, милый сердцу профиль, с прямым носом, с чуть приподнятым уголком сочных губ. Ведьма не стала гадать, думать, она лишь легонечко коснулась мыслей молодого мужчины, и откинулась на спинку стула, чуть покачивая головой, и улыбаясь сама себе. Могла ли она предположить, что всё будет именно так, что они встретятся снова, и здесь, сегодня, сейчас?.. Вряд ли. Ле Фей потянулась к сумочке, доставая из неё папиросу, которую аккуратно вставила в мундштук. Не дотрагиваясь до папиросы огоньком, Мори просто затянулась ароматным дымом, сладко выпуская его в потолок. - О, да, мальчики, я ещё какая кукла, - хмыкнула Моргана, устремив пристальный взгляд на офицеров, и выпуская дым. Дым струился вокруг неё, словно туман. Склонила голову набок, чуть улыбнулась, чуть заметно кивнула. Ничего лишнего, как всегда, когда встречала его сплошная загадка, недоговорённость. Она странная, непонятная. Но, пожалуй, именно с ним она настоящая. Она не смотрела на солдата, она не видела никого, кроме него. Такого мучительно притягательно, нужного, необходимого. Как же радовалось сердце, как оно пело и мурлыкало, словно проснулось от долгой спячки. Это что-то странное, невозможное для объяснения, но это было внутри этой злой, ужасной ведьмы. - Оу, - чуть поморщившись пробормотала Ле Фей, отгоняя ладонью, затянутой в тонкую ажурную белую перчатку, дым от сигареты, и снова взглянув на мужчину. Она приняла его правила игры, и позволит ему начать эту партию. Ведь они всё равно оба знают, кто выиграет её. - Oui, bien sur – промурлыкала едва слышно Моргана, жестом приглашая Герберта присесть на стул, за спинку которого он держался. – Вы слишком много помните и знаете, мой друг. Прошу, присаживайтесь. Я не люблю разговаривать с людьми, глядя на них снизу-вверх. Обратная ситуация мне куда ближе, - Моргана положила папиросу в пепельницу, и кивнув официанту, попробовала кофе, который он принёс. – Какими судьбами в этом гнилом городе? – Мори говорила неторопливо, чуть растягивая слова. Она говорила достаточно тихо, чтобы её не слышали те, кто сидел рядом, но слышал мужчина. Он бы такл хорош собой, так изменился, самую малость. Какой-то стальной, холодный блеск появился в его глазах, от этого молодого человека веяло силой, уверенностью, и это завораживало. Моргане стало искренне интересно, что же произошло такого с ним, отчего он так себя начал вести. - Расскажите мне… Как вас зовут? – Это был странный вопрос, заданный с лукавой полуулыбкой. Они же ведь играют, не так ли? – И, да. Скорее уж древневалийский.
Herbert West: С чего началась его история? Точнее говоря, с чего началась история его сегодняшнего, облаченного в черную форму капитана СС, с нашивками за неведомые заслуги, с уложенными в сторону волосами, с телом, пропахшим немецким тальком, и взглядом похолодевшим и ставшим более твердым после того, что он видел. А видел этот человек достаточно. И не только ужасы этой войны, не только жестокость самих людей, все это было и прежде, чуть больше двадцати лет назад. Также начинались войны, также были минуты затишья, также умирали люди, пронзенные стальным снарядом, брошенным противником из горячего оружия, о которое руки можно обжечь. Он видел не чуть больше другим, не только то, чем потом хвастались многие солдаты, не только подготовку к более масштабному стиранию с лица земли миллионов, просто потому что тем не повезло родится не немцем; нет, его глаза лицезрели такое, от чего даже у самых изощренных экзекуторов Гимлеровского кабинета волосы встанут дыбом, а тело покроет липкий холодный пот, так напоминающий ту же кровь их жертв. Он видел все и ничего – примерно так можно описать вкратце, не вдаваясь в подробности и не пытаясь пояснить слепцу, какой он – красный цвет. Все началось с небольшой квартирки на Моргенштрассе. С одной пластинки. С одного просмотра кинохроники. С одного похода в ресторан. Одного рукопожатия. Одного слова. Одного взгляда. Одной улыбки. И продолжилось до сей поры. Развилось в нечто большее, в новую декорацию, в новое окружение, в новый мир, который когда-нибудь уйдет также в забытье прошлого, как ушел тот – наполненный смехом еще университетских товарищей, их шутками, их ссорами и примирениями, пропитанный вкусом шампанского и бессонных ночей, окрашенный в яркие, ослепляющие цвета софитов и блеска собственного конца. Уйдет все это, исчезнет, останется ли в памяти – кто знает, лишь только уступит место новой главе и не будет перечитано вновь. Одно только останется и будет пронесено, одно только будет неизменно. Всего один человек, и это не он сам, будет неподвижен, вечен, пока вокруг все стремится к неизвестной цели. С чего началась ее история? - Разве это грех – знать слишком много? – изящно взяв руку Морганы и, прежде, чем сесть на предложенное место, поцеловав тыльную сторону ладони ее руки, отшутился как бы Герберт. Губы играли улыбку, не ту снисходительную или язвительную, что были удостоены, как правило, все, с кем он теперь общался (хотя, порой, и улыбки они не дожидались, пусть чеканные немецкие слова и произносили похвалу или воодушевление); улыбка эта, игравшая на лице, была улыбкой человека очарованного, а чем – встречей, неожиданностью, приятной неожиданностью, удивлением и, конечно, самой персоной. Ничуть. Ни даже на год. Ни на месяц. Светлая кожа, которая на ощупь словно бархат. Пронзительные глаза, меняющие цвет от голубой лазури до темного фиалкового шепота. Изящные черты, легкие движения, грация. Ни на даже на день. – Также как и все, - Герберт постучал двумя пальцами на погони, - командирован по нуждам Рейха. Впрочем, это общая версия, а частности, - никто не обращал на них внимания, на их спокойный, тихий разговор, даже товарищи, пришедшие с Уэстом в кафе, потеряли к паре всякий интерес, едва поняв – «парижская куколка» не даст отворот-поворот и им не насладится прекрасным спектаклем униженного «коллеги». – Частности, как всегда, куда более интересны, и слишком опасно произносить их в слух, даже среди публики несведущей и глупой, - он запустил руку в нагрудный карман, достал серебряный портсигар. Нет, на нем не было ни свастики, ни гордого орла, что так лицемерно сжимал в своих когтях оливковую ветвь. Отнюдь – все было ровно также, как и двадцать лет назад, единственные символы, что интересовали его были за пределами понимания большинства. Но не за пределами внимания Ла Фей. Он закурил. Поддался чуть вперед, локтями опираясь на столик, при этом не сводя взгляда с прекрасного видения. – Герберт Зиммер, - он улыбнулся. – Пришлось сменить фамилию, хотя тем, кто мнит себя моими хозяевами, все равно. Теперь я очень опасный человек. Предатель. Перебежчик. Правда, думается мне, так будут говорить уже после того, как рухнет все это, - он обвел взглядом кафе, однако вскоре возвратил все свое внимание девушке. – Так что будем знакомы, прекрасная… Как, говорите, ваше имя? – прекрасный спектакль, забавная игра, в которой каждый из них на шаг впереди не соперника, но партнера, соигрока. Каждое слово – уже произнесено. Каждая мысль – уже известна. Пусть и по чести сказать, он знает гораздо меньше, чем она, ведь тогда – не удержал, не решился слишком сильно схватится за мираж и первые дни думалось – это был сон. Прекрасный, чарующий сон, в который он, наконец, погрузился, в котором достиг просветления, в котором понял свою цель и предназначение, в котором увидел свою путеводную звезду, и к ней он будет стремится всю жизнь, сколько бы она не длилась, пускай мираж и продолжит в последний миг ускользать от него, растворятся или в парах опия, или в грохоте пушек, в шуме музыке или же в кладбищенской тишине. На плечи Герберта легли чьи-то руки и похлопали его. Один из товарищей кивнул Уэсту и улыбнулся Моргане. - Herbert, Wir zur Kanzlei gehen. Angenehm den Abend durchzuführen, - он еще раз похлопал Уэста по плечу, тот опустил взгляд и не слишком довольно ухмыльнулся. Они не были пьяны, но панибратство было своего рода ритуалом. Что взять – их простых ребят сделали сразу офицеров, а они так и остались простыми ребятами. В отличие от него, что был молод лишь телом, а душой – возможно, годился им в отцы. Что же будет дальше? – Мадам, - офицер чуть поклонился. – Очарован, - после чего оба направились к выходу. Официант, убиравший их столик, кинул сначала на них, затем на Герберта не слишком дружелюбный взгляд. Не заплатили. Хотя, никто не спорит, им можно было открывать кредит, даже если была стопроцентная вероятность их завтрашней смерти. Скорее, это было бы лишней причиной. Уэст затянулся сигаретой и потушил ее в пепельнице. Некоторые привычки не меняются, потому часы и дни, проведенные перед зеркалом, в одиночестве в своей квартире, давали неплохие результаты – блюдо осталось прежним и его составляющие, а вот подача – иная. - Их стоит пожалеть, они все умрут, - заметил он, сосредоточившись на минуту на пепельнице, будто бы еще небольшой дымок тления табака заставлял возникать эти слова. – Кого подстрелят русские, кого партизаны, а кого просто повесят потом. Поэтому хорошо иметь не слишком долгую память обо всех тех людях, что встречаются на твоем пути, верно? Не обо всех помнить, а лишь об избранных, - он поднял на Моргану взгляд. – Хотя, что мы с вами сидим здесь. На улице прекрасная погода для длительных прогулок и … я наверное снова покажусь вам сентиментальным и неопытным юношей, - он коротко усмехнулся, - но если вы примете мое предложение, то минуты проведенные снова с вами, окупят все затраты времени в этой форме. Он поднялся и протянул Ла Фей руку, в приглашающем жесте. - Окажите честь немецкому капитану, который в скором времени умрет.
Morgana Le Fay: Они смотрели друг на друга и будто бы не верили, что это они. Моргана то и дело лениво-удивлённо приподнимала бровь, дымя тонкой сигаретой, и улыбаясь сквозь этот лилово-сизый дым, улыбаясь так, что трясутся поджилки. Но нет, в этот раз мадемуазель Ле Фей предпочтёт быть послушной и мягкой кошечкой, нежели обозлённой тигрицей, да и внешний вид спутника, внутренний стержень, появившийся в нём располагает именно к этому. Она не стала думать, читать о том, о чём он сам сейчас размышлял, чего хотел. Кое-что и так было написано на его лицо, и читалось в его глазах. Моргана потянула носом, тонкие крылья ноздрей затрепетали, втягивая тягучий воздух ресторанчика, и сигаретный дым. Мори медленно открыла глаза, в которых едва заметно колыхнулось фиолетовое пламя её магии, просящейся наружу. Чуть склонив голову набок, ведьма продолжала изучать мужчину, стоявшего перед ней. Такой сильный, дерзкий, видимо уже вкусивший все прелести этой волшебной жизни. Что же, надо проверить это. Насколько он искушён. Всё равно делать нечего, а он ведь и помочь может, если договориться и как следует попросить. Кому-кому, а этому верному спутнику её сердца, непростому смертному мальчишке она могла бы доверить даже своё бессмертие, вручив просто так, безо всяких защит. - Что мы можем знать о грехах?.. – Моргана чуть улыбнулась, протягивая Уэсту руку для поцелуя, благосклонно кивая головой, и чувствуя, как мурашки быстро-быстро забегали по коже, особенно по той тоненькой полосочке между перчаткой и пиджаком. – Вам идёт форма, вы в ней…Ммм, - Моргана сбросила пепел с сигареты в стеклянную пепельницу, и пощёлкала пальцами левой руки, будто подыскивая подходящее слово, которое сможет точно охарактеризовать внешний вид Уэста, - мужественны, выглядите так, что хочется прижаться к вашему плечу, и млеть, как кошка, - Мори незаметным движением руки испарила в воздухе остатки сигареты и убрала мундштук в небольшой серебряный портсигар. Откинувшись на спинку стула, и закинув вольным движением ногу на ногу, Моргана сложила руки на коленях, внимательно, с лёгкой улыбкой продолжая разглядывать Герберта. Трудно отвести взгляд от мужчины, чьи глаза тебя пленяют. Особенно, когда ты прячешься от другого. - Так давайте уединимся, и вы о них расскажете мне, как можно полнее, - Моргана подалась вперёд, беря дву пальчиками круассан, и аккуратно сжимая сначала зубками, а затем губами мягкое слоёное тесто, наполненное клубничным джемом. Облизав губы быстрым движением острого язычка, и запив всё это кофе, Мори продолжала слушать Герберта. - Какая у вас красивая фамилия, ммм, мне нравится. Она звучит почти также вкусно, как это круассан, не хотите? – Моргана приподняла второй круассанчик, и коснулась им губами Герберта, невинно хлопая ресницами. Странную игру вела эта всегда холодная ведьма, что за французский раздол в поведении?.. Ах, да, она же теперь француженка. - Моргана де Марш, - Мори снова чуть улыбнулась, подыгрывая так, как только умела. Краем уха она слышала, как товарищи Герберта собираются уходить, и в скором времени они намеревались подойти к их столику. Моргане даже не надо было применять излишние чары, чтобы сделать так, что всё внимание было приковано исключительно к ней. Но ей было всё равно, впервые за долгое время. – Падшая аристократка, герцогиня, для всех я на мели, скандалистка, расистка, кто-то утверждает, что ещё и терорристка, но это слухи. Я невинна и чиста, как агнец на заклание. Впрочем, вы же знаете, что здесь правда, а что нет, - Моргана отсалютовала чашечкой с кофе и допила его. Как раз в этот момент к ним подоспели друзья, хотя друзья ли? – вряд ли, слишком пустые глаза, слишком пустые души, - Герберта, пожелавшие с ним попрощаться. Мори хранила молчание, благосклонно кивая головой, и чуть растягивая в улыбке свои алые губы. И лишь в один момент она посмела себе ответить: - О, нет. Мадемуазель, прошу не путать. – Ведьма, помахала ручкой. Едва шевельнув тонкими пальчиками, а затем уже, снимая с себя маску французской куклы, как окрестил её про себя Уэст, обернулась к этому самому виновнику торжества в её голове и сердце. – Во мне нет жалости, Герберт. Вы разве этого ещё не поняли? – Моргана усмехнулась. Её голос вдруг с елейно сладкого, как будто сироп клубничный, вернулся к прежним ледяным ноткам, моментально устанавливающим границу между ней и Уэстом. И лишь иногда, изредка, проскальзывающие мурлыкающие звуки, давали надежду на то, что можно если не растопить, то разломать эту стену точно. Главное – кто это захочет. – Пусть они хоть все помрут в Украине, от голода, я пальцем не пошевелю и бровью не поведу. Вот если вы… - Моргана вновь подалась вперёд, пристально вглядываясь в лицо Уэста, чуть щуря глаза, которые вновь засветились мягким фиолетовым светом. – Вы снова станете тем самым юношей, которого я узнала, я буду очень довольна, - тихо закончила Ле Фей, довольная тем, что ей не пришлось сознаваться в своей собственной слабости перед этим мужчиной. У неё нет слабостей, и никогда не будет. Только сила и ничего, кроме неё одной. Моргана внимательно наблюдала за тем, как Уэст поднимается во весь свой рост, и сердце невольно пропускало удары от этого вида, всё-таки в этом мужчине была скрытая сила, мощь, которая всегда её пленяла. Мощь слитая со слабостью перед смертью. И хотелось быть одновременно ему и подругой, и любовницей, и матерью. Но не женой. Он не принял бы. А она бы не опустилась до этого мерзкого статуса, который испортил бы всё, что только они могли бы вместе сотворить. Она приняла его руку, взяв в другую свою сумочку и шляпку, Моргана вместе с Гербертом вышли из этого душного помещение в весенний Париж, который не был похож на себя прежнего. Остатки роскоши, кишашие крысами из Берлина. Мори ненавидела их, ненавидела за то, что они губили красоту города. Ей было плевать на жизни людей, но не на окружающие предметы, которые несли в себе поистине необъяснимую ценность. - Продажные сволочи, дети проституток, - презрительно выплюнула эти слова ведьма, когда она под руку со своим безумием ступала по мостовой, провожаемая маслянистыми взглядами. – Я уже устала от них отбиваться. Три попытки изнасилование за четыре дня, - Моргана едва заметно нервно дёрнулась, но тут же взяла себя в руки. Она боялась представить, чтобы было, если бы у неё не было её мощи, силы. Наверное, двух последних попыток бы просто не было. Либо её убили, либо убила она. - Вы не умрёте, Герберт, - вдруг очень тихо, но внятно произнесла ведьма, устремив взгляд вперёд, чуть щурясь иногда. Внезапно толпа подпивыпивших солдат толкнула Моргану, и женщина прижалась к Уэсту, замерев на мгновение, рассматривая пуговицы на кителе, и нервно сглатывая. Она выдохнула, очень медленно. А затем также медленно вздохнула, поднимая на мужчину глаза. – Я просто этого не переживу, - тень улыбки залегла в уголках губ, и тут же испугано исчезла. А рядом, не боясь ничего, отвергнутые от всего, но любимые всеми, играли уличные музыканты. И голос солиста, с такой характерной хрипотцой, отстук по контрабасу, печаль скрипки – всё это, как саундтрек к их смерти. Смерти, которой никогда не будет. Ведь ни один из них не позволит. Она, так точно. Незаметно для Уэста, Моргана аккуратно, ниточка за ниточкой привязывала его к себе, не на эмоциональном плане, просто чтобы помнить, чтобы знать, что с ним, как он. Чтобы знать, что жив. - Так что у вас там за дела такие? – Словно очнувшись от долгого сна, но не желая покидать мягких и уютных объятий, тихо спросила волшебница, запрокинув голову назад, чтобы лучше видеть Уэста. Внимательно изучая цвет его глаз, лучинки морщин около глаз.
Herbert West: Даже непосвященному человеку со стороны могло показаться, что эти двое знакомы давным-давно. С какой непринужденностью происходила их беседа, с какой легкостью они ступали по мостовой рука об руку, как свободно чувствовали себя рядом друг с другом. Конечно, история любит приукрашивать прошлое, а ее, историю, пишут, как известно, победители, потому совсем не удивительно, что в наше время принято считать, будто немецкая оккупация для самого романтического города мира была бедствием, сравнимым лишь с ночными бомбардировками 43-44 годов города английской авиацией. Готов поспорить, англичане мысленно ликовали и радовались. Несмотря на века дружбы, века вражды, соперничества и войн не прошли даром и совсем не забылись, не стерлись из памяти. Может Велингтон и победил при Ватерлоо, зато во всем остальным английская нация потерпела сокрушительное поражение. Чаще вспоминали побежденных, а не выигравших эту битву. Да, Париж отнюдь не бедствовал. Может все дело было в том, что город сдался практически без боя, или же подобно многим немцы млели от этого очарования, которое атмосферой любви и поэзии окутывало Францию. Ни один памятник не пострадал, ни одно здание не было разрушено, парижане радовались жизни и проводили свои дни также, как и всегда, как и до того, как немецкий сапог шагнул на земли их страны. Улыбающиеся лица, толпы в кафе, толпы в кинотеатрах (конечно, показывали не все, и репертуар заметно поредел, после небольшой «чистки», и все же было еще на что посмотреть). Весна ощущалась как никогда ярко. Светило солнце, гуляли люди. Военные формы сменялись гражданской одеждой. Уличные музыканты развлекали публику и улыбались брошенной в скрипичный футляр монете. Художники на берегу и мостах через Сену творили, пейзажи, портреты, карикатуры. Торговля тоже не стояла на месте. Кто-то уже вытащил из чуланов велосипеды и тандемы, и теперь рассекал по дороге, ловко обгоняя и обходя медленно плетущиеся авто. Дети шествовали небольшими стайками домой, после дневных занятий в школах, лицеях. И совсем не скажешь, что где-то там, в каких-то жалких десяти, пятнадцати километрах идет война, слышны пушки, артиллерийские залпы, а на захваченной территории строгие люди в темно-болотной форме с овчарками обыскивают каждый дом. Они ищу не ворованное, не ценности, не контрабанду, людей, таких же, как они сами, из плоти и крови, только вот с происхождением не угодившим Богу Рейха. Что бы вы сказали о них, как бы охарактеризовали эту пару, вышедшую из кафе? Она - в элегантном светлом костюме, подчеркивающим все соблазнительные изгибы тела, но оставляющим пространство для фантазии и не большого желания узнать, какова же эта женщина на вкус; каковы на вкус ее сочные губы, что скрывается за ее спокойным взглядом фиолетовых глаз, чему она едва заметно улыбается, почему одновременно ее рука держит руку этого мужчины свободно и крепко? Что бы вы сказали о них, о тех, кто кажется просто наслаждается этим днем, этими минутами? Что бы вы сказали о нем, облаченном в темную форму, чье лицо наполовину скрыто от посторонних глаз фуражкой и упавшей от нее тенью на глаза, с виду строгого и сильного, но будто неожиданно мягкого к своей спутнице? Складывается удивительная история, или даже песня. В конце концов, это Париж, это Франция, это романтика в ее персонифицированном состоянии и изначальном виде, не опошленная, не испорченная, чистая, как первое слово, сказанное человека, а ему дарованное Богом. Вкус мягкого хлеба с джемом еще ощущался на языке и губах. Только вот, что было приятнее, само это лакомство или то, как оно было подано ею, как преподнесено, с какими словами? Это была не лесть и даже не комплемент, нечто более приятственное, нечто более заставляющее улыбаться его, не только внешне, внутренне. Каждое теплое слово из уст Морганы, произнесенное даже ледяным тоном женщины, что не привыкла признаваться в собственных слабостях и привязанностях, грело сердце. Представить Герберт млеющего от одного только взгляда кого-то было трудно. Любой его знакомый, выхваченный из времени и помещенный рядом удивился бы, сознался бы, что совсем не знает этого человека, и не потому что тот изменился, стал чуть более уверен, сильнее, крепче духом, идеями, более предан своим целям. Он никого не признавал своим авторитетом, он никого не ставил выше себя, он никого не любил. До определенного момента в своей жизни. До одной единственной встречи. Роль падшей аристократки? Да, ей шла эта роль по его разумению. Поскольку, не Ла Фей была рождена для нее, а история и амплуа для волшебницы. Не имя и репутация красили ее, Моргана придавала им жизнь, очарование, интригу. Рука мужчины чуть тронула пальчики девушки, облаченные в перчатку и сжимавшие его руку под локоть. - Всего три? – он улыбнулся, обращая все в шутку, хотя удивление и восхищение, перемешалось с некоей злостью, что кто-то вообще осмелился подумать, будто до него снизойдут, будто она снизойдет до какой-то там мрази, не имеющей ничего, кроме пары извилин, да желания брать и брать, разрушать, уничтожать, грабить, убивать. Впрочем, последнее, скорее следствие из всего остального. Несмотря на довольно положительное впечатление о столице Франции, оккупация являлась оккупацией и имела свои последствия для половины семей и большей части населения так точно. – Они просто устали проходя Бельгию. Ни манер, ни даже частички воспитания, я уверен они заслужили того, что получили сполна, - до того оглядывая улицу, кишащую людьми самой разнообразной профессии и происхождения, он опустил взгляд к Ла Фей. Сомнений не было, даже за попытку, за подобные мысли, волшебница могла покарать самым жестоким образом. Они прошли всего несколько метров, от двери своего кафе до другого, миновав пару витрин с выставленным товаром, подающимся как самый качественный и дорогой, на поверку, оказывавшийся такой же дешевкой, как и хозяева магазина. Однажды Гитлер сказал, что уничтожив всех евреев, немцы уничтожат саму ложь на корню. Бедный Адольф, в свои пятьдесят три, он еще оставался наивным мальчишкой. Подумать только, и этот человек был старше него самого, также прошел часть войны, также обладал некой харизмой и внутреннем стрежнем, однако годы не пощадили его, а умственные способности все больше и больше вызывали сомнения. Из-за поворота на улицу 4 сентября хлынула группа уже подвыпивших солдат. Гулять так гулять, раз дали увольнительную, верно? Немецкий солдат, он бывший рабочий, бывший простой крестьянский паренек, который раньше только и делал, что пас коз, либо чинил трактор, а сегодня – он уже гордость, пример нации, он должен подавать пример молодежи, должен быть иконой, символом. Пусть порой и крайне пьяным и вульгарным символом. Они обошли пару стороной, настолько элегантно, насколько лошадь может придти в оперу и не ржать во время спектакля. Толкнув плечом Моргану, один из них даже не заметил этого. Видимо, градус выпитого поднялся резко, к вечеру он достигнет предела, следовательно, ничего удивительного не будет в нескольких скандал на сексуальной почве притязания к парижанкам. - Нет, - ладони Герберта легли на стройные плечи девушки, губы тронула чуть более теплая улыбка. Какой же он все-таки еще мальчишка рядом с ней. Несмышленый влюбленный мальчишка, готовый всю ночь торчать под балконом возлюбленной, полукрича-полушепча имя, бросая мелкие камушки, дабы привлечь внимание, или бежать по дороге к ее дому, срывая с городских клуб искусственно выращенные полевые цветы. – Не сегодня, так точно, - смотря в глаза Морганы, Уэсту совсем не хотелось возвращаться со странных небесных сфер Дантова Рая, обратно на землю, в атмосферу последнего «танца смерти», грандиозного финала, пляски сумасшедшего перед окончательным падением наземь без чувств и тени пульса. Тем не менее, позволить себе чуть большее, он почему-то еще страшился. Глупый мальчишка. Частица его эта никогда не умрет. Просто жить и дышать она будет только рядом с ней. Беря Моргану под руку, он приблизился к музыкантам. В футляр от скрипки упала пара франков медью, один из музыкантов, продолжая играть, улыбнулся, кланяясь. Идя по улице к мосту Каррузель, где уже первые отдыхающие рисковали нежиться в прохладной воде реки, Герберт продолжил их беседу: Как я сказал, нужды Рейха. Точнее нужды, Генриха, - Уэст усмехнулся. – Несчастный требует от меня того, чего не добились мои предшественники, служащие раньше у него. Грубо выражаясь, он хочет, чтобы я сделал его бессмертным. Ну, и, само собой, что неудивительно, нашего дорогого фюрера. Забавно, что он сам не понимает насколько прав, ведь его вера основана только на слухах и суевериях, распространенных легендах о таинствах «бедных рыцарей», поклоняющихся Бафомету. Я лишь благодарю, свою предусмотрительность, что оставил книгу в надежном месте подальше от его жадности и фанатизма. Паранойя верхушки не слухи, потому, как минимум, раз в неделю, даже мои апартаменты обыскивают с тщательностью, которой позавидовала бы любая служба. Не спеша, они вышли к набережной. Мимо проносились машины, на домах были развешаны флаги со свастикой. Гражданских здесь было больше, однако и офицером хватало и простых солдат, и полицаев. - Моя же цель проста, я изучаю, практикую данный вопрос и ищу то, что должно открыть одну занимательную вещицу, которую, конечно, с собой я не ношу повсюду, - он остановился. Взгляд изучал каждую линию, черточку лица Ла Фей, будто мужчина мысленно рисовал вновь и вновь портрет женщины, чтобы запомнить еще лучше. – В любом случае, через неделю Зиммер уже должен быть в Нанте. И я бы радовался этому, если бы не встретил вас, - Уэст опустил взгляд. Глупый мальчишка, не дать не взять. – А вы? Падшая аристократка? Зачем?
Morgana Le Fay: - И что дальше? – В голосе Морганы явно зазвучали злобные нотки, женщина упрямо поджала губы, продолжая внимательно смотреть на Герберта. – Вы хотите сказать, что усталость превратила их в животных, недостойных топтать хотя бы клочок этой земли ? Сомневаюсь. Они не заслужили этого, они вообще ничего не заслужили. Грязные, паршивые создания, ощущение, что они были рождены не женщинами, не человеческими созданиями, а исчадиями Ада, - Моргана выдохнула, стараясь подавить в себе нарастающую злость. В конце концов, она сейчас находилась не в их компании, а в куда более приятном обществе, значительно приятном. О чём ты думаешь? О чём мечтаешь, когда её нет рядом? Какие женщины вьются вокруг тебя, целуют, пытаясь завоевать сердце, забрать его себе. Как странно, Моргана, которая никогда ни кем не интересовалась больше, чем на пару дней, всегда помнила, всегда вспоминала Герберта, не в состоянии забыть этого мужчину. Ле Фей не могла разорвать тонких уз, незаметных для окружающих, но яственно ощущаемых для них обоих. Он был близок к политике, Моргана же её сторонилась, если говорить честно, то она даже не совсем понимала, что происходит в Европе, в Америке, в России. То что была война, устроенная маленьким, никчёмным существом, возомнившим себя мессией – это да, но не более того. Хотя, как слышала Мори ещё, её почему-то хотели ему представить, якобы где-то прошёл слух, что она каким-то образом связана с оккультными науками, а фюрер этим увлекался. Но Ле Фей, как настоящая ведьма отрицала любую связь с магией. Но что влекло Герберта к этому всему?.. Одним коротким словом он словно вырвал её из сна, из своих мыслей, Моргана по привычке тряхнула волосами, прогоняя навязчивые идеи, чуть поёжившись, когда руки Уэста легли на её плечи. Отчего-то такое интимное прикосновение вызывало дрожь и одновременно страх у Морганы, она редко кому позволяла без своего согласия на то – дотрагиваться до неё. Не считая мимолётных поцелуев в щёку, или прикосновений к ладоням. Просто Моргана всё-таки была женщиной, несмотря на своё тёмное, жестокое прошлое. И она, как любая женщина, боялась быть обманутой и брошенной. Снова. - Ну, если не сегодня, то значит никогда, - решительно заявила ведьма, перехватывая Герберта под локоток, и вместе оказываясь у музыкантов. Пусть скажут спасибо ей за её прекрасное настроение, Ле Фей отправила в футляр, следом за Гербертом сложенные маленькой стопкой бумажные франки, чуть подмигнув скрипачу, и следуя за своим мужчиной на этот день. Моргана вдохнула полной грудью чуть резковатый запах, шедший от воды, и щурясь от солнца, повернулась к Герберту, который шествовал рядом с ней. Высокий, прямой, красивый и бесконечно статный. На него было более, чем приятно смотреть, да и проходящие мимо дамы, несмотря на то, что на Уэсте была форма нацистских войск, заглядывались на него, смущённо улыбаясь, хотя в глазах сквозило открытое предложение. - Не буду скрывать, что мне немного странно всё это слышать, - Моргана чуть нахмурилась, о чём-то размышляя, но затем продолжила. – Потому что я совсем недавно вернулась, и для меня вся эта война, всё это – незнакомо и непонятно. Я вовсе не следила за временем и за событиями. Но… Неужели Генрих не понимает, что для того, чтобы стать бессмертным, надо не только этого хотеть, но и обладать определенными качествами, - Ле Фей говорила о бессмертие так, будто она встречалась каждый день с людьми, которые пытались заполучить его себе, но у них ничего не получилось. – Мы с вами оба прекрасно знаем, что это невозможно, если не иметь способностей. Я начинаю сомневаться в его умственных способностях, - с неким холодком в голосе добавила Моргана. – Впрочем, нельзя обвинять людей в невежестве, если их знания строятся исключительно на слухах, домыслах и старых монускриптах, созданных сумасшедшими маньяками-инквизиторами, которые искренне полагали, что в состоянии убить ведьму, просто сжигая её на костре, - Мори чуть улыбнулась, чувствуя, как по коже мелкими-мелкими иголками проходит дрожь. Её сжигали на костре ни раз, и ни два. Десятки раз, инквизиторы искренне верили, что смогут убить её. Но она появлялась каждый раз в новом месте, и заново начинала свою деятельность, играя с этими фанатиками от религии, как с детьми. И с Орденом она была знакома не понаслышке, и то, что они якобы поклонялись кому-то – чушь. Выдумки. – А то, что они настолько не доверяют своим сотрудникам, говорит о крайней степени паранойи. Может быть нам немного над ними поиздеваться?.. В том числе и с книгой. Так она всё ещё у вас? – Жадность в голосе, желание снова столкнуться с этой книгой, прочесть её, почувствовать под пальцами тепло кожаного переплёта. Возможно, там она сможет обнаружить информацию, которая поможет ей в поисках меча. Нет. Стоп. Она дала сама себе зарок, что больше никогда не притронется к ней, не пойдёт за ней и не будет её желать. Хватит прошлого опыта, меч она найдёт сама. Моргана резко выдохнула, во второй раз за сегодняшний день подавив злость, которая поднималась в ней, желая вылиться во что-то более масштабное, чем простой взгляд. - Так скоро? – Ле Фей пробормотала это еле слышно, проведя пальцами по лбу, и чуть хмурясь. Так странно, отпускать Герберта вовсе не хотелось, но надо было, как можно быстрее найти этот чёртов меч, который где-то неподалеку, и который в состоянии её уничтожить. Учитывая положение Морганы в данный момент, то есть возможность, что её всё-таки убьют. И её, и… В общем, уничтожат, развеят по ветру, и предадут забвению. – Нет, это слишком скоро, Герберт. Я ведь даже толком не пообщаюсь с вами. У вас должно быть много дел, и совсем нет времени. А ещё больше вас отвлекаю, - Моргана чуть улыбнулась, продолжая блуждать в собственных мыслях. – Но вы же понимаете, что меня это мало волнует, - вдруг произнесла ведьма, устремив взгляд куда-то в сторону, заглядываясь на очаровательную парочку, самозабвенно целующихся у парапета. Он думал, что это навсегда, она знала, что только до завтрашней ночи. Девчонка была магичкой, которая зарабатывала себе на пропитание, на проживание тем, что заманивала молодых, да ранних к себе в постель, а затем… - Не стесняйтесь своих чувств, Герберт. Это то, что я ценю в вас. То, что привлекло меня, - Моргана всё-таки сбросила с себя оцепенение и вновь обернулась к мужчине. – А почему нет? Это не так далеко от правды, если подумать. Я ведь из древнего, королевского рода, пожалуй из первого, который был известен в Бретонии, - Мори задумалась на мгновение, погружаясь в воспоминания. - И лучшего. После него – всё остальное жалкие попытки воссоздать было величие, - руки Ле Фей сжались в кулаки, - Тюдоры, Йорки. Всё это…А впрочем, не важно, это всё история. И, - Моргана нервно выдохнула. Она была при каждом из королей и королев, она была невидимой тенью, фрейлиной, подругой, умело подтирая своё имя со страниц истории, направляя многих из них в нужном ей направлении. Но желание обладать короной никогда не покидало эту тщеславную особу, ещё со времен Артура. – К тому же, у меня здесь есть дом, и мой титул вполне себе настоящий. Посему, я и выбрала этот образ. К тому же, долгое время я проводила во Франции, и меня многие здесь помнят и знают именно, как герцогиню де Марш. Выбор был очевиден, - Моргана оперлась спиной о парапет, продолжая рассматривать Уэста. – Хотя есть ещё одна причина. Я ищу одну вещицу, которая очень мне нужна в данный момент. Как бы это сказать, - Мори подалась вперед, едва ли не коснувшись губами уха Уэста. – За мной следят. И меня хотят убить. Уничтожить.
Herbert West: - Он несколько ограничен в своих понятиях. Хотя питает слабость и сам слаб. Отвечая на ее вопросы, шествуя рядом с ней, он разве не чувствовал чего-то особенного, что должно произойти? Но как он смел? Как только мог подумать о таком? Разве такое возможно, это переступить черту, низвергнуть грань веков и опостывшие догматы всех религий. Герберт рассмеялся: - Да, паранойя. Вы правы, безусловно, - мужчина почувствовал, наконец, легкое прикосновение к себе, и чуть вздрогнул, едва ли она это заметило, но одно ее внимание стоило тысячи, и с той, и с другой стороны. – Просто они решили съесть кусок, который не влезет в горло, я чувствую уже, как они поплатятся за это, - слушая женщину, нет, девушку, или все-таки… Странное ощущение прокатывалось рядом с ней, будто знал ее раньше, намного и больше, и глубже, чем есть на самом деле. Разве такое бывает? Только в сказках. А в них Герберт не верил. Холодная зима, холодная весна. И Аркам, который почти у полюса и дальше него. Как сейчас любят говорить, аномальная зона. Он видит из окна, как другие дети играют, резвятся, как они счастливы, а что же ему – всего милей то, что лежит на столе. Ты ведь сможешь прочесть, - будто он слышит за собой голос отчима и наставника. Сможет. И даже пересилит себя. Герберт чуть сомкнул пальцы на руке Морганы. Взгляд старался не смотреть на нее, лишнее искушеннее и, тем не менее, возвращался. Артерия Парижа не самое лучшее место, не самая лучшая «дама». Она порочна больше проституток, она грязна и холодна, проистекая в океан, несет лишь грязь и смрад, она не видит ни надежды, ни тонкой грани добра иль зла, и только лишь ее краса, уродливая и гноящаяся, обуреваемая не ветрами, а воздухами болот, которые в ее истоках, - все это лишь она, сейчас светла, красноречива и ярко сеет свет, в тени Ее волос, темных, словно смоль. Она говорила. Он говорил. Она ловила взгляды и было больно и ревностно наблюдать, как кто-то, даже из тех, кто должен подчиняться ему, бросает на Ла Фей уродливый свой образ. Не трудно догадаться, что большинство уже представляли себя в постели с ней, как ласкают тело, как трогают его. Герберт поджал губы, чуть напрягся, больше выпрямился. Петух. Но что сказать, на обвинения курятника? Они смотрели на нее и хотелось выть. Хотелось иметь под рукой больше чем… - Да, она у меня, но не здесь, - ответил он чуть глухо. Что такое он. И что такое Боги, которым он поклялся служить. Она не знала. И никогда не узнает. Она будет чувствовать боль, обиду, желание, всю гамму, но никогда не поймет, пока он сам не скажет, что увидел после. Это было как вчера – Она встала с постели. Великая, незыблемая. Вместе они прошли все, она была его Проводником и Спутницей. Сначала были Врата, затем далекое путешествие, но всему предшествовал всего один поцелуй, который, порой, значил больше, чем все тайны, которые он открыл для себя потом. Итак, она встала с постели. Будто любовники они лежали, но не было и соития. Разумы были слишком далеко от того, чтобы овладеть телом. Он посмотрел тогда на нее в последний раз, Она окинула взглядом его жалкую лачугу. И усмехнулась? Юноша сжался в самом себе, поклялся, что больше не поддастся. И все же… Книга грела душу, обещала многое, а он был зачат в том, что желало знания. Мать - проститутка, отцов много, наставник – учитель. На следующее утро Герберт открыл книгу и читал ее, пока пальцы не пошли кровью, пока страницы не пропитались той же кровью. Он был непреклонен, он был тверд. Он стал тем, кто он есть. Потому что иначе быть не могло, иначе в один день не случилось не чудо, но ужас… Герберт обернулся, улыбнулся, он словно хотел это слышать. - Потому мне горестно сейчас покидать Париж. Не встреть я вас, конечно… Он замолчал. Слабость. Ведь рядом с ней он оставался тем девятнадцалитним мальчишкой. - Да, ваш род намного ценнее, я знаю. Простите, - он чуть нахмурился, - Они знают. Как она была прекрасна в своей смущенности, в своем негодовании. Она использует тебя, - ударило по сознанию, Уэст хотел попятиться, однако, не смел. Воды реки отражали последние предзакатные блики. Они слепили, они обманывали, они путали. Мужчина сосредоточился. Разве может женщина его мечты его обманывать? Мимо прошествовал отряд рейхсмарки. Зиммер был слишком занят любовницей. - Я помогу вам, если вы поможете мне, - шепот у самого уха Морганы. Герберт чуть отстранился. Его взгляд скользил по набережной. Парочка влюбленных не дала ему ничего, кроме горькой обиды. – Не представляю, о чем вы говорите, мадам, - следующая когорта полицаев отдала ему честь нацистским приветствием. Герберт подхватил Моргану под руку и потащил быстро за собой, сквозь строй штурмовиков. Преодолев дорогу, они свернули в переулок. – Мой дом недалеко, там вы будете в безопасности, - конечно, он чувствовал себя не кем иным, чем Тристаном, укравшим любовь у правителя и, тем не менее, продолжал путь. Будто члены Франч Антруаз, они ворвались в дом, зашли в лифт и Герберт нажал кнопку этажа. Он будто был смущен. - Я не представляю, кто мог желать вам смерти, хотя, - мужчина поправил воротничок мундира. – Простите. Все было произнесено на придыхе. Герберт впился своими губами в губы волшебницы, подтолкнул ее чуть вперед, а затем заключил в объятия. Руки обхватили бедра и талию, он не хотел ее отпускать.
Morgana Le Fay: Слушать о политике Моргана порядком устала. Да и невозможно было сосредоточиться на том, что рассказывал Герберт после того, как он случайно упомянул о том, что Книга у него. Мори подняла взгляд на мужчину и без спроса ворвалась в его мысли, погружаясь в водоворот воспоминаний. Вот тот момент, когда он влюбился в неё, а может и нет, но она то точно. И Моргана, что старательно пыталась забыть это, вспомнила и с новой силой ощутила, как приливает краска к лицу, как по телу растекается тепло, которое смертные называют влечением, а она убийственным ядом. Но сопротивляться ему Моргана не хотела, и не могла. И самое интересное – не собиралась. Мори взяла в свои руки руки Герберт и коснулась губами его пальцев. Буквально чувствуя привкус крови на кончике языка. Она не стала больше ничего смотреть, читать, и не хотела этого делать. Если говорить честно, то Ле Фей почему-то хотела уйти, оставить его одного, чтобы более никогда не портить ему жизнь, не превращать её в Ад, как это вскоре могло приключиться. Не этого она хотела. Впервые в жизни, Владычица Озера желала кому-то искреннего счастья, пусть и не с собой. Пусть с кем-то ещё. - Не уезжай, - шептала Моргана, подавшись вперед, ещё ближе, как одна из тех продажных девок, что обслуживали солдат, бесстыдно прижимаясь телами к их телам. Но Моргане не нужны были деньги. Она требовала себе Уэста, она хотела его здесь и сейчас. Два противоречивых чувства столкнулись, сцепились, как два льва в равной борьбе. Уйти или остаться, забрать его себе или оттолкнуть, и оставить одного. Она не сдается. - Останься. Тут. Со мной. Как можно дольше, Уэст, - Мори прикусила губу, отпуская руку Уэста, и делая шаг назад. Её грудь высоко вздымалась, как будто после быстрого бега, глаза лихорадочно блестели, но Моргана была бы не собой, если бы не сумела взять себя в руки. И уже через пару томительных минут на её губах заиграла спокойная, невозмутимая улыбка. Как будто ничего и не было, как будто она ничего не говорила. - Не стоит извиняться, вы тут не при чем, - Моргана поправила пальто, стараясь не смотреть на Герберта. По-прежнему, чуть улыбаясь, приподнимая уголки губ. Всё в полном порядке, она держит себя в руках, и не позволит эмоциям взять верх. - Знаете, Герберт, я подумала и решила, что я слишком поспешно попросила вас о помощи.Я думаю, что справлюсь сама. В конце концов, у меня есть силы на это, - Мори ухмыльнулась, - пусть вы пока не знаете о них, но они есть. И я не хочу втравливать вас в это всё, чтобы вы не пострадали. Я имею дело с весьма сильным соперником, - Моргана облокотилась спиной на парапет, поглядывая на целующуюся парочку и ощущая болезненный укол где-то в районе ребер. - Ох, что вы!.. –Моргана не успела оглянуться, как Герберт вдруг перестал быть тем, кем кого она знала – застенчивым, скромным юношей, что так мило краснел, при взгляде на неё. Цепкая хватка длинных пальцев чуть повыше локтя, сто процентов будут синяки, стальной взгляд меняющихся глаз, и это невольно вызвало у Морганы приступ радости. Да, мама дорогая, Уэст всё-таки начал вылупляться из своей скорлупы? И вскоре она сможет получить то, чего так давно желала? Не мальчика, мужчину. Это будет интересно. Хотелось быть слабой, хрупкой, чтобы защитили, и видимо, Герберт был непротив её защитить. – Если вы того хотите, то да, конечно, благодарю, - бормотала бессвязно Мори, придерживая слетавшую с головы шляпку, не выпуская руки Уэста, и следуя за ним туда, куда он так стремительно летел, расталкивая людей, врываясь в толпу. И вот, незнакомый дом, она его совсем не помнит, на них как-то странно смотрят. Моргана смущённо улыбается, для того, чтобы отвести внимание. Она не совсем понимает, что происходит. Но тем не менее, старается держаться. Двери лифта с глухим стуком закрылись, а сам лифт плавно поплыл наверх, к последнему этажу. Мори пыталась улыбнуться, дрожащими пальцами поправляя юбку, снимая с рук перчатки, и убирая их в сумочку. - За что?.. – Моргана не успела очнуться. И понеслось. Моргана уперлась спиной в стенку, её руки тут же вспорхнули вверх, обвивая шею Уэста, откидывая в сторону ненужную шляпку. Сработала магия, лифт дёрнулся и застыл на месте, свет погас, они остались в полной темноте. Руки Герберта заскользили по её телу, поднимая юбку, касаясь пальцами пояса для чулок. Ле Фей, чувственная и восприимчивая, подалась вперед, прогибаясь всем телом, не отрываясь от губ. Искушенная и искусительная, она была не в состоянии остановиться. Её глаза сменили цвет на фиолетовый. Вокруг них плясало фиолетовое пламя, высвободившейся силы магички. Для него это было сковано и будто смущено, как будто через секунд он отстранится, поправит снова воротничок и извинится, смущённо краснея. А она будет стоять напротив, тяжело дыша, с покрасневшими губами, плотно сжатыми кулаками. И проклинать себя за то, что такая несдержанная, такая страстная. Но Ле Фей получала то, что хотела. Лифт снова поплыл наверх, будто ничего и не было. Моргана уменьшила пыл. Она замерла на секунду, останавливая поцелуй , прижимаясь лбом ко лбу. Двери лифта раскрылись. Моргана опустила руку вниз, переплетя свои пальцы с пальцами Уэста. - Думаю, что мы прибыли, ведите, Уэст, - выдохнула в губы Герберта, выходя наружу, и поправляя воротничок блузки. Пусть ведет, пусть показывает. Или же у них иные планы. - Может угостите меня выпивкой, Герберт? – Спросила Моргана оказываясь в квартире мужчины, и опускаясь в кресло, кинув на стол сумочку и шляпу. Моргана закинула ногу на ногу, ожидая, будет ли продолжение. Если его не будет, она убьёт Уэста, потом зверски поиздевается над его телом, а потом… Потом она пока не придумала, но так жестоко обламывать несколько раз нельзя никому. – Или у вас есть другие предложения? – Моргана не выдержала, поднялась из кресла, скидывая с себя пиджак, и внимательно, чуть нахмурив бровки глядя на Герберта, которому очень шла форма войск СС. Слишком неприлично хорош собой.
Herbert West: Для кого-то это могло показаться вечностью, но он помнил все, как будто это было вчера. Тьма. Непроглядная, неотступная. Она окутывала. Опутывала. Она, словно сам воздух, заполнила все вокруг, и даже простой человек дышал ею. А он видел это. Не смог противиться. И желал, чтобы так оно продолжалось хоть тысячу лет. Это не само желание было, просто данность, которую он впитал с генами неизвестных родителей; данность, что руководствовалась всей его жизнью, а он этому был только рад – не ночь, не тень, сама тьма, хаос, щупальца которой смыкаются на горле и сжимают его, душат, травят тебя, и ты издыхаешь преисполненный счастья, но отнюдь не сожаления. Он помнил все, как будто это было вчера – один шаг в бездну заставил его осознать многое, почувствовать кожей саму бесконечность, а сердцем вырваться в вечность. Наверное, слишком поэтично все звучит, но поэтики здесь не больше, чем в простом убийстве, когда труп одного человека превращается в месиво из-за поступка другого. Это была не поэзия, просто тьма и хаос, всерождения и всеконец, опутывающий и связующий, не дающий ступить ни шага назад или в сторону. Вечность – никакого другого значения не приходило на ум. Хребты простирались до бескрайности. Их ледяные пики врезались в небо, прошивали его и уходили ввысь до бесконечности. Солнце освещало их, однако ни единого отблеска не было в ответ, словно бы они поглощали свет; впитывали в себя, жадные до последнего лучика надежды хищники. А затем пришло отчаяние, и ему хотелось сжаться, ему хотелось стать изначальным эмбрионом, еще не рожденным матерью потаскухой, покуда он не ощутил прикосновения и не открыл глаза навстречу неизвестности. Кто-то мог бы назвать это ужасом, самим страхом, кошмарным видением, он же видел в этом смысл своего существования, уступки и привилегии которого не равнялись тем, что он мог получить пренебрегая всем. Воспоминание – когда сам холод пронизывает тебя, проникает в легкие; он словно бы помнил, как упал и разбился насмерть. Когда это произошло? Много лет назад по человеческим меркам. Молодое, некогда юношеское лицо заросло щетиной, огонь в глазах потух, кожа стала сухой, и скоро тление пронзит копьем тело; он ощутил второе дыхание, смотря не на свет редкого солнца во льдах, но наблюдая звезды, сквозь и между ними, их сеяние доходит лишь спустя много миллионов лет, и многие умирают, не завидев его, а он – он понял всю их суть, не наблюдая за ними, а лишь вглядываясь в черноту. Теплое дыхание тогда вырвалось в последний раз из глотки, прежде чем огонь окончательно потух в глазах, прежде чем человек увидел полным взором протянувшиеся к нему щупальца самого Хаоса. Он не мог и не желал ее отпускать. Мальчишка, всего лишь мальчишка рядом с ней, но какой – он сохранял молодость и возвращал те года, когда мог назваться несведущим, но ищущим. Руки смыкались на талии, а губы не желали отрываться от пряного сока ее. Ее тело было податливым и стройным, таким желанным, таким стоящим всех усилий, казалось, еще чуть-чуть, и он променяет все ради нее, только ради того, чтобы находиться рядом, пусть как зверек, пусть как игрушка, но не ею ли он был и сейчас; игрушка в длани божества, что теперь было обращено к нему; это отнюдь не христианский бог, не иудейский, не пророк и не тот, кого они зовут своим проводником, не всесильный гармонией Гермесовского закона, отнюдь – божество куда более безжалостное и куда более древнее, позабытое, но не утратившее власти; он был игрушкой, он был разменной монетой, пусть и самой дорогой, но разве не желанно, чтобы такой же монетой он был в ее руках, разве не этого он хотел с того самого момента, как впервые увидел ее: конечно нет, тогда он даже и представить ничего не мог. Для кого-то это могло показаться вечностью, и он возжелал бы, чтобы все продлилось вечность – ее губы, кусающие его, ее рука в его руке, ее объятия, ее сладкий вздох; он возжелал бы, чтобы вечность продлилась и тогда – группка хихикающих друзей, якобы друзей, которые даже представить не могут, какового это оказаться в окопе и ждать, что простой тупой газ сожрет клетки кожи и заставит страдать дольше, чем если бы пуля пронзила легкое; неважно, потом появилась она – все изменилось – прощайте бордельные проститутки и опиум, и дело даже не в влюбленности, дело в том, что открылось, что можно было познать, что понять, когда до того ты был человек самого низшего сорта. Поцелуй прервался. Он смотрел ей в глаза, она - в его. Он словно бы и не дышал, кляня про себя, что так скоро все завершилось, и, обещая, на этом ничего не кончится. - Да. Да, конечно, - он отстранился, оправляя форму, рукава, воротник. Поднимая шляпку Морганы и протягивая ее. Это было глупостью – вот так, вот так сразу, просто поддаться многолетнему искушению, забыть о том, что ей грозит опасность, забыть о ее просьбе, забыть о ее цели, забыть даже о своих целях. Это было необходимо и прекрасно – снова почувствовать ее, снова проникнуться. Они вышли из лифта. Площадка была небольшой, размещавшей всего две квартиры – одна напротив другой. Двери были окрашены в темный лак, на косяках еще сохранилось обозначение проживающих по нескольку человек семей и звонков. Но сейчас все было иначе – войдя в квартиру можно было почувствовать, от прошлой семейной уютной атмосферы не осталось и следа. Четыре комнаты, весьма просторные, в которых могла бы разместиться и дюжина, - все они принадлежали одному человеку, вольготно устроившемуся в сих апартаментах, и переделавших их под свой вкус. Моргана прошла в ближайшую комнату, которая некогда, как помнил Герберт, была чьей-то спальней, сейчас здесь была обширная гостиная. Стол и кресла привезли из других домов, зеркало на одной из стен охватывало половину площади, а окна (высокие и прикрытые полупрозрачными светлыми шторами) выходили на набережную Сены; стоявшие под окнами диваны словно приглашали насладиться пейзажем, но девушка не предпочла их. - Угощу, - не сводя взгляда с волшебницы, до сей поры, отозвался Уэст. Мужчина прошел к серванту, за стеклом которого находились графины с выпивкой – виски, бренди, джин, крепкое вино; гостей Зиммер не любил, но время от времени вынужден был принимать, ради и блага партии, и своего, - на взгляд Рейха, лишь верхушка могла позволить себе все, и извращенность, и прелюбодеяние, и нелюдимость. Герберт отлил янтарного напитка в два бокала, потом оборачиваясь в Ле Фей. – Теплое, к сожалению, - подходя ближе и протягивая бокал, улыбнулся он. Пальцы коснулись руки Морганы, когда та взяла бокал. – У меня было странное чувство, - он только вдохнул аромат напитка и сразу поставил бокал на стол, - все это время. Странное и глупое, - Герберт опустил взгляд. – Песок и лед. Войны. Но мне казалось, что раньше я тебя видел, - Уэст поднял взгляд на волшебницу, рука скользнула по шее, пальцы провели к груди. Герберт чуть усмехнулся, улыбка вышла несколько застенчивой, мальчишеской, тонкие губы скривились. –Не тогда. Не в Нью-Йорке. Раньше. Намного, много раньше, - мужчина зацепил пальцами края блузы, начав ее расстегивать. – Просто тогда я не мог сделать то, что хотел. А сейчас – могу, - Уэст поддался вперед, второй рукой пальцами утопая в шелке волос Ле Фей, а губами касаясь ее губ. Повернув девушку и продолжая ее целовать, он толкнулся вперед, заставляя Моргану почти сесть на стол. Желание было слишком не преодолимо. Что там – это было больше. Он не врал, не придумал ни единого слова. Просыпаясь порой ночью, он словно видел что-то другое, кроме привычных видений и кошмаров. Тело покрывала тогда испарина, а на руках словно чувствовался запах золы. Губы покрывали шею и грудь девушки поцелуями, когда стекла гостиной неожиданно взорвались. Следуя скорее рефлексу, нежели инстинкту и реакции как таковой, Герберт повалил Моргану на пол, нависнув над ней. Рука выхватила из кобуры «Люгер», хотя в этом не было необходимости. Взорвавшаяся под окнами машина не имела сильного заряда, да и последующей атаки ожидать не стоило. Это был не столько акт, сколько просто напоминание немцам, что даже здесь в, казалось бы, дружественном для них Париже, расслабляться не стоит. Тяжело дыша, Уэст опустил взгляд. Темные волосы Морганы до того, собранные, раскинулись на светлом ковре гостиной, солнечные лучи, отражаясь в осколках стекла окон, радугой освещали лицо, придавая глазам еще большую яркость. Мужчина медленно опустил руку с зажатым в ней пистолетом. Наклонился и припал к шее девушки.
Morgana Le Fay: В каком аду ты горела, чтобы вновь восстать из пепла и кинуться к нему на руки? Что ты принимала, помимо своих любимых наркотиков – опиума и человеческих душ, чтобы тебя так любили, почти боготворили. Нет ответа на этот невозможный вопрос. Никто тебе не скажет, не расскажет, не поведует тёмной истории его происхождения, он никогда не узнает, что ты была с ним всё то время, что он спал, что он не существовал. Ещё когда ты была молода и неопытна, когда по неосторожности сжигала тысячами жалких тварей, которых чей-то Бог назвал людьми. Атеистка до мозга костей, ты готова упасть на колени, целовать его ступни, обнимать его колени и шептать что-то бессвязное, покориться ему и его воле. Не называй имен, кричи тише. Ты чувствуешь разницу между вами? Нет, потому что её не существует. Кто бы не преследовал тебя, чья бы душа не жила в тебе, ты будешь с ними, сквозь года, века. Каждому придётся делить тебя с ним. Упади на колени, попроси о помощи, попроси о любви, и молчи. Молчи. Молчи. Ведь когда-нибудь, он не попросит, ты сама сделаешь, вытащищь его из бездны. Зная, что в будущем вас не ждет ничего, что могло бы сказать о счастье, ты всё равно будешь верна, и будешь помнить, преследуя всегда, неотступно следуя за ним, желая защитить, желая любить. Он не попросит, погибая, сама отдашь последнее, что есть, шагнув в огонь безумия, ради его спасения. Заправив выбившуюся из прически прядь волос за ухо, Мори вздернула подбородок, оглядываясь вокруг себя, и одобрительно кивая головой. Она слышала, как бешено бьется сердце Уэста, но не делала попыток к сближению. Ей нравилось то, как он устроил эту квартиру для себя, но Мори делала кое-что ещё. Она выискивала в этой квартире присутствие какой-либо другой женщины, потенциальной соперницы. Но не находила. И это ещё больше поднимало настроение капризной ведьмы, вдыхая в неё всё больше и больше уверенности в себе. Хотя, казалось бы, куда ещё больше? Оказалось, что можно. Склонив голову набок, опустив руки по бокам, Ле Фей смотрела на Герберта в отражении зеркального серванта, где стояли бутылки. Она любовалась не только собой, но и им. Замечая, как внимательный, жадный взгляд скользит по её груди, что так бесстыдно открывалась из-под тонкой, прозрачной блузки. Стоит только ступить на свет, как не только твоя одежда, твоя душа станет прозрачной и покажет всё самое тайное и скрытое. Самое возбуждающее и манящее. Моргана с нетерпением ожидала, а что же будет дальше? Она не хотела чувствовать себя могущественной ведьмой, она желала почувствовать себя женщиной. Женщиной, которую любят, хотят, желают. Брюнетка радовалась тому, что может завладеть вниманием такого человека, как Герберт. Он кладенец тайн и знаний, она хочет его всегда разгадывать, хочет понять, что он думает, чем живёт. Его знания делают его бесконечно привлекательным. Знает ли он на самом деле, что она его самая преданная раба?.. - Благодарю, - Моргана приняла бокал из рук Герберта, коснувшись его пальцев, и сопроводив сие действие чувственной улыбкой на полных губах. – Это не проблема, - бокал покрылся тонкой коркой хрустального льда. Мори отсалютовала им, и дотронулась пальчиком до бокала Герберта, повторив тот же фокус. Женщина не собиралась никоим образом пояснять свои действия, что-то рассказывать, о чем-то рассуждать. Она предпочитала просто действовать, вот такими маленькими чудесами удивляя Герберта, интригуя его ещё больше. Она опустила взгляд, проследив за тем, как Уэст поставил бокал на стол. Невольно облизнув пересохшие губы, Моргана вслушивалась в то, что говорил мужчина. Она понимала о чём, знала. Ведь это и впрямь так. Ей самой часто снились такие сны, будто ты видишь будущее. Только у неё это было как наяву. Она чувствовала всё, что происходило. Древние Боги, как будто вели её по той дорожке, с которой она захотела уйти когда-то. Моргана выдохнула, так и не сделав ни единого глотка из бокала, ведьма поставила его на столик, рядом с бокалом Герберта. Чувствуя, как растаявший лёд стекает по пальцам вниз на запястье. И это вызывало не так много мурашек, как то, что сейчас делал Герберт. Мори почувствовала жар внизу живота, нервно сглатывая. Её глаза следили за тем, как мужчина расстегивает блузку, под которой не было никакого белья, ничего. Как тонкие пальцы, на которые она так много раз любовалась, едва касаются обнаженной кожи, заставляя вздрагивать, заставляя сердце биться быстрее. Она не хотела этой медленной и тягучей пытки, слишком много времени. Разворот, волосы по плечам шёлковым покрывалом. И его губы, такие сочные, такие желанные. Моргана, извиваясь, двинулась навстречу, зарываясь пальцами в волосы Герберта, сжимая их в кулак, проникая кончиком языка в его рот. Вторая рука уже расстегивала китель, ломая ногти о пуговицы, не обращая на это внимания, и лишь наслаждаясь тем, что наконец-то свершилось. Ле Фей запрокинула голову назад, прикрывая глаза от наслаждения, обвивая ногой Герберта, кусая губы в тихих стонах. Но почему-почему-почему всегда так?! Моргана не услышала, скорее почувствовала, как ударной волной разрываются в мелкие осколки окна гостиной, как Герберт, стараясь спасти её, кидает её на пол, нависая сверху. Но Ле Фей было плевать. Глядя ему в глаза, держась пальцами за его руки, Моргана почувствовала, что пошло оно всё к черту. Видимо, Уэст был того же мнения. Звук выпавшего из рук Люгера, и горячее дыхание на шее, перемешанное с такими же горячими, чувственными поцелуями. Глаза закрыты, сердце бешено стучит. У неё есть сердце. Оно у неё есть, и его губы уже там, где оно бьётся. На черта мне эта блузка?.. Моргана приподнялась, заставляя и Герберта приподняться, одним движением Ле Фей почти сорвала с него верхнюю одежду, наслаждаясь видом оголенного торса, с немым восхищением водя кончиками пальцев по рельефным мышцам и тут же припадая к ним губами. Острые зубки оставили следы на бледной коже, пробуя её на вкус, слизывая капельки крови, которые всё-таки выступили. Моргана почувствовала себя и ведьмой, и женщиной. Резко распахнутые глаза, в которых и впрямь плясало это дикое фиолетовое пламя. - Не смей останавливаться, не смей! – Сквозь дикие поцелуи шептала Моргана, снимая с себя блузку, в каком-то сумасшедшем, бешенном ритме. Моргана приникла губами к губам Герберта. Свист выдергиваемого из петель ремня. Треск рвущейся материи юбки. Шелест нижнего белья. Моргана тонула в этих звуках и дыхании Герберта. Не смей останавливаться.
Herbert West: Каждый раз при встрече, ты задерживал дыхание, ты пытался услышать собственное сердце, которое переставало биться; само время давало тебе шанс запомнить этот момент, познать его, запечатлеть в памяти, как будто ты сделал фотокарточку и неотрывно пришил его под кожу близ сердца; каждый раз при встрече с ней, ты возвращался на несколько лет назад, ты словно бы снова переживал года своего отрочества, глупой юности, когда был наивен и глуп, но в той манере, в какой может себя показать неопытность человека и в этом мире, и в мире наполненном массой загадок и тайн; каждый раз ты спрашивал себя – увидитесь ли вы вновь, сможешь ты себя переселить, свое смущение, робость и, одновременно с этим, наглость, заносчивость, пустое бахвальство собственного эго перед ничтожеством души. Стоило ей войти в комнату, в которой находился и ты, - все рушилось; многолетние исследования, страсть и жажда полностью окунуться во тьму, не ту, коей боится человек, а первобытную, истинную тень начала времен, когда одна цивилизация сменилась другой, когда люди начали забывать, когда они решили уничтожить любое воспоминание об ужасах, таящихся во мгле межзвездного пространства. Стоило ей войти в комнату, появиться рядом с тобой, даже не обратить внимания на тебя, ты становился никем, мальчишкой; к чему все эти года, к чему твое положение, каждый раз по успеху и покровительству высокое и выгодное, не слишком дерзкое, но и не слишком малозначительное, к чему самоконтроль, к чему равнодушие и холодность, и проницательность ума, видящего человека насквозь, раскладывающего его по мензуркам и пробиркам, препарирующая личность, словно это лягушка, прикрепленная на столе урока биологии, едва дышащая, едва живая, - к чему все это, когда все теряется, и ты становишься не кем-то другим, а снова собой, именно и истинно тем, кем ты родился на свет, человеком воспитанным, взращенным, лишенным многой любви, равно познавшим и пресытившимся пороком. Прежние условности и обещание себе, что этого никогда не случится, что ты просто будешь наблюдать, кусать губы, просыпаться ночью в холодном поту или не спать по нескольку дней, после встречи с ней, - все ушло в прошлое. К чему сдерживать себя, к чему отказываться, зачем ограничивать и приносить обеты, которые не были даны тобой. Ты пообещал себе, что ни одна смертная женщина не войдет в твою жизнь и не станет ее частью, ты пообещал им, что все твои секреты останутся при тебе, что стоит тебе поведать истину о своей природе и сущности тех, кому ты поклоняешься, как ты не просто лишишься жизни, вся твоя вера будет обращена на то, чтобы продолжить существование тела, но в муках. Но разве можно ее сравнивать с другими, разве можно за нее бояться так, как если ты боялся за кого-то другого? Опыт, мудрость, долгие года познания, практики, она стоит на много уровней выше тебя, она видела то, о чем ты даже сейчас мечтать не можешь, не можешь и помыслить, и все равно – тебя удерживал страх за нее и эгоистичное самолюбие за себя; отказаться и бросить вызов тем, кто сильнее, кто должен был бы быть твоим покровителем и палачом, кого ты встретишь в конце своего пути, когда конечная цель будет достигнута; своеобразная жертва, которую ты пока не осознаешь, закономерность, которую не можешь понять, а следуешь ей; лишь много лет спустя ты поймешь, это должно было произойти, и пусть твой страх был обоснован, не было причин для его ощущения тогда, не было веских доводов, ведь вы суть есть одного целого, поверхностно – различны, стоит приглядеться – над вами стоят все те же боги, все те же глаза, тот же ужас руководствуется вашими жизнями, та же сила решает – жить вам или умереть, от соблазна, коему вы поддались. Руки ласкают горячую кожу, мягкую на ощупь, поцелую покрывают шею и грудь, сердце бешено колотится в груди, и каждый сантиметр ткани кажется лишним, препятствием. Хлесткий звук ремня, выдернутого из-за пояса, разрезает воздух, бьет и накаляет атмосферу, когда все инстинкты берут верх над разумом, лишая его рационального мышления, но даря незабываемое ощущение, наслаждение высвобожденного из уз пленника. Снова почувствовать вкус губ и их жажду до тебя, до твоей плоти и крови, чьи капли упали на язык прекрасной богини, и теперь ты невольно чувствуешь себя на ее языке. Ткань рвется, треск и плачь разрываемых петель великолепного творения человека, ставшего мусором, не более, вящим эффектом к нетерпению и одержимости той, что сейчас в твоих объятьях. Ваши тела неверны друг другу, ваши души заложены самым гнусным демонам этой Вселенной, ваши сердца изменчивы в своей симпатии, - но лишь один миг, здесь и сейчас, и далее, вы просто осознаете, как невозможно продолжить дышать, видеть, чувствовать мир не зная и забыв друг друга. Мягкий шелест нижнего белья, дорожка поцелуев от сладкой истомы губ к пряному нектару женственности, когда одними только нервами ты можешь ощутить все нетерпение, всю страсть обоих тел; как рвутся наружу, на перерождение два феникса, сгорающие дотла в сию секунду. Избавиться от последнего остатка ткани, приподнять ее хрупкое напряженное тело, прильнуть губами, обнять, прижать, словно бы еще немного и это все окажется сном, она выпорхнет из твоих рук, ты откроешь глаза и поймешь, что пытался сжать в своих руках воздух, дымку тумана не более. Это и страх, и наслаждение, ведь ты боишься, что это окажется правдой, затем понимаешь – это не сон, и чувствуешь ее дыхание, и ловишь запах тела, и переводишь дух; утопленник, самоубийца, несчастный искалеченный отшельник, решивший убить себя столь сладостно-пыточным способом, не гуманнее ли будет отсечь тебе голову, лишить языка, или же просто заставить болтаться на перекрестке трех дорог, подбросив под ноги три пени на переправу через Стикс. Пальцами тонуть в ее волосах, чувствовать как ее грудь прильнула к твоей, ловить каждый вздох, целовать каждый сантиметр тела, обещать что не отпустишь, не отдашь никому, желать этого еще больше, быть уверенным в собственной клятве и бояться ее, бояться самого себя. Эйхман открыл дверцу машины, опустил ноги на покрытый осколками асфальт и закурил. Выходить он не торопился. Чуть поддев вверх шляпу с узкими полями, он осмотрел место происшествия. Место взрыва было огорожено, останки взорвавшегося автомобиля были потушены, владельцам припаркованных рядом повезло чуть больше – стекла были выбиты, металл немного обуглен и покорежен, но в целом – ничего серьезного не произошло, да и пострадало всего двое человек, пара гражданских, прогуливавшихся по этой стороне улицы, у одного была легкая контузия, второму осколок попал в плечо. Эйхман поднялся, держа сигарету между пальцами и чуть откинув полы длинного пальто назад. Кого-то просто хотели напугать, никак не убить. Кроме как урона муниципальной собственности и частной, ничего взрыву присвоить было нельзя. Устройство сработало как надо – заложенное под заднее пассажирское сидение, оно пришло в действие, раскорючив машину, в которой находилось, и повредив окна ближайшего дома. Минимальный огонь был ликвидирован простым огнетушителем, так что даже пожарных не надо было вызывать, а вот полицию…. Инспектор Эйхман был невысокого мнения о французах, и парижанах в частности, да и о самом городе как таковом. Можно было бы сказать, что это типичная немецкая позиция, хотя его впечатления складывались отнюдь не на пустом месте или мимолетном знакомстве, как у большинства служащих рейха. До войны, до этой войны, естественно, ему уже приходилось работать с французскими жандармами, и они показались ему эдакой немного улучшенной копией военных, хотя в чем-то отбракованной, иначе как обозначить причину того, что половина участка того же района Монмартра мечтали служить, а довольствовались патрульно-постовой службой? Французы были дипломатами, торговцами, людьми болтливыми и полагающимися на свою обаятельность врожденную, но отнюдь не серьезно настроенными на дело, особенно когда дело касалось убийств, грабежа, поимки преступников и ведении войны, глобальной или же, так сказать, «районной». Исключение встречались, это Эйхман признавал. Исключения, разбавленные кровью итальянцев, испанцев, англичан, немцев, бельгийцев или даже арабов. Инспектор оглядел придирчиво выбитые стекла квартир ближайшего дома. От первого до третьего этажа стекла были разбиты, четвертый этаж пострадал менее, и сейчас паутины трещин не давали жильцам в полной мере насладиться спектаклем расследования, сидя дома. - Никто не видел, кто припарковал машину, - голос жандарма застал врасплох, так что Эйхман чуть не выронил сигарету изо рта. Впечатление инспектор производил странное. Создавалось ощущение будто это не живой человек, а сошедший со страниц бульварных романов Миллера главный протагонист. По закону жанра, всегда в чем-то выигрывающий, всегда в чем-то проигрывающий. - А, хорошо, хорошо, - Эйхман сплюнул в сторону. – Жильцов опросили? Жандарм покачал головой. - Так чего ждем? Приезда Геббельса для воодушевляющей речи? – это можно было назвать спонтанным рефлексом, стоило инспектору зацепиться за что-то, что могло бы стать причиной унижения французов, он старался держаться за причину всеми руками и ногами, как за соломинку над пропастью с лавой. - День. Этот дом отдан под нужды канцелярии, многих может не быть. - Тогда спросите тех, кто есть! – Эйхман направился к двери подъезда черного хода. – Остальных ждет большой сюрприз. А меня большая головная боль потом. Темные волосы Морганы были раскинуты на подушках, бледная кожа гармонировала с атласом темных простыней, словно бы жемчужину поместили в тонкую оправу, в которой она не нуждалась, но которую украшала только сама собой. Герберт смотрел с улыбкой в глаза девушки. Губы целовали грудь, пальцы очерчивали силуэт, играли на коже. Спальня была самой темной комнатой в квартире. Не имея окон, она просто сообщалась с остальным пространством двумя выходами, один вел в гостиную, другой в коридор и прихожую. Странное расположение словно говорило, что раньше здесь жила слишком большая семья, не умеющая хранить друг от друга секреты, а потому не желающая прятать ничего; ведь, если пройти по всей квартире, то можно было заметить тенденцию двойного выхода из любого помещения, все это делалось ради удобства, а также ради иллюзии создания более обширного пространства. Возможно когда-то на стенах висели картины, портреты бабушек и дедушек, далеких родственников и предков, возможно скатерть раньше имела более богатый узор, а полки были забиты маленькими безделушками со всего света и фотографиями, где вся семья и каждый член по отдельности позировали на фоне деревенского домика или сада. Все стерлось и ничего не осталось, все смели, уничтожили, даже людей. Не осталось ни капли атмосферы семейного уюта, не осталось и частицы пыли за старыми шкафами, которые упали с обнаруженной шкатулки с ценностями, что хозяева так опрометчиво желали спрятать. Полки книжных шкафов были забиты другими книгами, столик вмещал гораздо меньше фотографий, на которых не было тех людей, был лишь один человек, молодой немец то в форме, стоящий на фоне здания рейхсканцелярии, то в гражданской одежде на каком-нибудь курорте Германии, то окруженный людьми, сослуживцами и приятелями, то позирующий в одиночестве. Были и другие фотографии. Менее приятные. Конечно, их не выставляли на всеобщее обозрение. Герберт улыбнулся чуть шире, подтянулся на руках и припал к губам Ле Фей, заключая поцелуй. Раздался звонок в дверь. Мужчина не обратил никакого внимания. Весь мир мог, в конце концов и подождать его, ведь раньше ждал и пересиливал себя он. Звонок повторился, на этот раз за ним последовал настойчивый стук. Герберт с неохотой прервал поцелуй, выругавшись на немецком. - Мгновение, - словно мальчишка, которым он порой себя чувствовал рядом с Морганой, мужчина сорвал с постели откинутое покрывало, чтобы обмотать вокруг бедер и вышел из спальни, притворив за собой дверь. Посмотрев на себя в зеркало в коридоре, он усмехнулся. Мальчишка.- Да? – ручка двери выскользнула из рук, в коридор бесцеремонно вошел мужчина лет сорока-сорока пяти на вид. Что ж, по крайней мере он снял шляпу, когда представился и начал говорить. Следом за ним в квартиру вошел жандарм. Эйхман снял шляпу, смотря на себя в зеркало и пригладив быстренько волосы. - Инспектор Эйхман, военная полиция, - он перевел взгляд на Уэста, только сейчас обратив внимание, что возможно застал хозяина квартиры не в слишком удачное время. – Расследуем взрыв у вас под окнами, - смутить Эйхмана могло мало что, разве что русские прискачут на розовых мамонтах, играя на гармошке и распевая «Боже, Царя храни». - Это я понял, инспектор, - Герберт обошел мужчину, сворачивая в гостиную. - Вы были в квартире на момент взрыва? – инспектор последовал за ним. - Да. - И вас это не напугало? – Эйхман многозначительно поднял брови, жандарм решил пройти дальше по коридоре. - Пожалуйста, оставайтесь на месте, - чуть повысив голос твердо произнес Герберт. Конечно, впечатление могло испортиться от полуголого вида, хотя тон передавал всю серьезность, так что полицейских решил не перечить хозяину квартиры. – Так чем я могу вам помочь, инспектор? – Уэст поднял кинул вещи на стул, выудил удостоверение и протянул его Эйхману. Тот уперся взглядом в раскрытый документ. - Эм. Хм. Да,- называется, нарвался. Головная боль видимо будет не вечером, а начнется прямо здесь и сейчас. – Гауптштурмфюрер Зиммер. Так…вы…ничего не видели? - Разумеется. Не моя работа следить за порядком на улице, - Герберт отнял документы из рук Эйхмана, тот покрутил в руках шляпу, осматривая бегло гостиную. - Хорошо. Тогда…приносим прощения. - Надеюсь, - то ли тон Уэста не понравился Эйхману, то ли инспектор решил, что этот человек будет виноват во всех его последующих неудачах, но встань сейчас кто-то между этими двумя – упал бы замертво. Дверь за полицией закрылась, однако мимолетное раздражение Герберта никуда не улетучилось. Конечно, кто подстроил взрыв, да и зачем – догадаться было нетрудно, но вот такое бесцеремонное прерывание его, вмешательство в жизнь в самый неподходящий момент, да еще заносчивость, надоедливость людей. Ему предстоит еще многое пережить и повидать, прежде чем он научится со снисхождением относится к чужой самонадеянности. Мужчина вернулся в гостиную. На полу лучи заходящего солнца играли на осколках разбитых стекол. Уэст подошел к одному из шкафов, открыл его и вытащил с нижней полки небольших размеров ящик. Он приподнял крышку и постучал по деревянной стенке ящика. В комнате еще было достаточно светло, так что существо не торопилось выйти из ящика, однако постепенно, медленно, из темноты контейнера начали высовываться подобно крабьим ноги, чуть длиннее чем у панцирных членистоногих и покрытые тонкими волосками. Существо вылезло из контейнера и тут же метнулось в противоположный угол, где была тень. Уэст кинул один из небольших осколков существу, то его подобрало и проглотило. - Приберись.
Morgana Le Fay: Главное наваждение, над которым в каждую секунду может пронестись дыхание смери. Смотреть на него и видеть, как с каждой секундой его лицо покрывается морщинками, как сморщивается кожа, а волосы сначала седеют, а потом редеют. И вот, в нём уже нет былой привлекательности, магнит перестал притягивать. Но она точно знала, что это совсем не так. Этот мужчина был не из тех, с кем могло такое произойти, она не позволит. Если понадобится, она продаст душу в очередной раз, лишь бы он был бессмертным, но потребует взамен всего лишь одну малость. Всегда быть её. Навечно, больше ничьим. Чтобы его сердце, душа, эмоции – всегда принадлежали только, вне зависимости от того, будет ли она с ним. Потому что Ле Фей не могла представить себе, или себя, кому как больше нравится, что не сможет делать того, что делала сейчас. Не думать, не желать, не просить. Или всё-таки просить? Без разницы. Выдыхать его имя на гладкую поверхность безвременья, в котором вы оба тонете в данный момент, цепляться тонкими пальцами за его плечи и спину, чтобы не упасть. Только с ним, близко-близко, так горячо, так хорошо. Это что-то большее, чем просто физический контакт. Это самое настоящее слияние душ, которые не принадлежат им в полной мере. Где-то там, на астральном плане. Его руки так легко, так спокойно и уверено исследует тонкое, дрожащее тело, а она, как девчонка трясется под его пальцами, облизывая то и дело губы. Какая разница каким он будет: грубым, нежным, ласковым, требовательным. Главное, что будет, главное, что спустя столько лет Ле Фей всё-таки добилась этого, получила в свои цепкие пальчики то, что искала так много лет. Её бросали, оставляли одну, и лишь только Уэст остался верен, коленопреклонен. Но это было неважно, важно было совсем другое. Открывая глаза тонуть в его глазах, чувствовать, что под его ребрами бьется настоящее сердце, что если заткнуть ему рот поцелуем, он может задохнуться и от счастья, и от нехватки воздуха. И что его чувства настоящие. Он не демон, не маг, не ангел. Он человек. И в это он совершенен для неё, и не будет таких больше никогда. Но откужа в нём такая сила?.. Моргана буквально взмыла над полом, горячие губы накрыли её грудь, кусая, облизывая и терзая. Шелк постели, мановение руки – и нет больше никакой одежды. Нет никаких преград. Неконтролируемая магия, и плевать, если даже он заметил. Какая разница, ему она готова открыться во всем, пусть только попросить, или он может даже не просить. Сама упадет перед ним на колени, и будет волосами омывать его ступни. Только не уходи сейчас, только не оставляй. Для той, в чьих жилах течет не кровь, а черная магия, пойти на такое – значит окончательно признать, что власти нет над ней, кроме единственно твоей. Сдалась и в тоже время победила. Приняла на себя рабство, но вознеслась госпожой. Она привыкла к тому, что в её комнате всегда было много света. В любом из домов, замков, дворцов, где она останавливалась или жила всегда были огромные французские окна, которые освещали комнату полностью, не оставляя ни одного темного уголка. Но сейчас всё было совсем по-другому. Спальня, в которой она и он, возлежали на большой кровати, почти не освещалась, придавая и без того близкому контакту ещё больше интимности. Моргана растянулась на кровати, как большая и очень породистая кошка, едва ли не мурлыча от того удовольствия, которое испытывала. Уэст оказался выше всяких похвал, даже трудно было предположить подобное от смертного человека, видимо, всё-таки есть исключения. Или это что-то большое, чем просто… Его пальцы с такой нежностью скользили по крутым изгибам, огибая каждый, прикасаясь кончиками к самым чувствительным точкам, задевая их и снова нервируя возбужденное тело, не успевшее отойти после нежности ласк. Ле Фей чуть приоткрыла глаза, которые сделались привычного зелено-голубого цвета, и чуть улыбнулась, также приподнимаясь на локтях и целуя Герберта в ответ. Его губы были всё такими же горячими и безусловно сочными. Изящные руки взметнулись верх, Моргана опустилась на подушки, увлекая за собой Уэста, оплетая его длинными и стройными ногами, чувствуя, как доктор вновь не против повторить нечто очень порочное и неприличное. Моргана ощущала дрожащими пальцами гладкость его кожи, вкус губ, пока всё это не было прервано настойчивыми звонками в дверь. Ведь искренне пожелала в этот момент звонящему быстрой смерти, и уже было хотела это претворить в жизнь, как тут же Герберт покинул её объятия, извинившись. - Ни секундой позже, - Ле Фей нехотя отпустила мужчину, по-прежнему нежась в ещё теплой постели. Она против воли прислушивалась к тому, что творилось в гостиной, внимательно изучая пришедшего гостя, даже сквозь стены. Ощупывая его мысли, сканируя чувства. Достаточно забавно всё это было делать, лежа абсолютно голой. Ещё забавнее наблюдать за тем, как держится её Герберт. Уверено, спокойно, как будто это вовсе не он стоит сейчас в одном покрывале на сильных бедрах, которые ещё совсем недавно пробовала на крепкость она. Мори тихо рассмеялась, совсем как девчонка, уткнувшись носом в темную подушку, накрываясь с головой тонким одеялом. Ле Фей соскользнула с постели, даже не потрудившись набросить на себя что-то из одежды, или же просто прикрыться. Она почувствовала, как резко изменилось настроение Уэста, когда дверь за Эйхманом закрылась, и он удалился восвояси. - Вы определенно не понравились ему, господин Уэст. И он затаил злобу на вас, могу уверить, что он будет мстить. Пока как – неизвестно, но определенно – это будет очень интересно, - Моргана стояла в дверях гостиной, подняв руки наверх и упираясь ладонями в косяки. Свет заходящего солнца бесстыже касался её полностью обнаженного тела, очерчивая каждый изящный изгиб. Статуя из мрамора. Да и только. - Забавная зверушка, - бровь чуть взметнулась вверх и тут же вернулась на прежнее место. Моргана шла по гостиной, едва ли не ступая по осколкам, но те, по какому-то странному волшебству раздвигались перед ней, сохраняя нежные ступни в целостности и сохранности. – Вы не боитесь, Герберт? – Мори оказалась лицом к лицу с Гербертом, чуть склонив голову набок, касаясь пальцами его покрывала, которое медленно начинало опадать вниз. – Что ваши игры с этой книгой и Древними приведут вас во тьму, из которой даже я, не смогу вас вытащить? Вы ведь не знаете, кто я на самом деле… И Слава Богам, что это так. Но я прошу вас, Уэст… - ведьма оставила в покое надоедливое покрывало. Её плечи опустились вниз, легким движением руки женщина взяла доктора за руку и поднесла ладонь к своим губам, едва касаясь её. Целуя каждый палец, Моргана прижала ладонь к щеке. – Ты… Можешь зайти слишком далеко. И я боюсь тебя потерять. Впервые сказанное «ты» вслух. Этими нежными губами, которые так любяще целуют твои руки. Готов ли ты отказаться? Конечно, нет. Ты никогда не был к этому готов. Даже ради такой, как она… - А вот и ты, душа моя, - Моргана резко отлетела назад, не успев даже охнуть. Герберт оказался в другой половине комнаты, и Мори не могла увидеть жив он или мертв. Всё её внимание сейчас было приковано к Асмодею, который сладко улыбался, глядя на ведьму. – Я пришёл за тобой. Ты мне достаточно крови попортила. Пора отдавать долги! – Демон простер свою руку к ней, но Ле Фей даже бровью не повела. Она медленно поднялась по стене, тут же окутывая себя прозрачной сферой, силы для которой черпала из воздуха. Элементалистика всегда была для неё, как дом родной, поэтому Моргана даже и не думала о том, что будет дальше. Никаких обрядов, рун и прочей хрени, ведьма была зла. Поднявшись окончательно, Мори даже не смутилась тому, что по-прежнему была абсолютно голой. - Тот факт, что ты нашел меня, пока я была расслаблена и не ждала тебя в гости, не говорит о том, что сейчас я не могу тебя уничтожить, - Мори вытянула вперед правую руку, постепенно разжимая ладонь, сжатую в кулак. Тонкие невидимые нити устремились прямо к тому месту, где у демона должно было быть сердце. Слишком быстро, чтобы успеть среагировать. Моргана забыла обо всём. Её глаза полыхали фиолетовым, а волосы шевелились, как тысяча змей. - Ты сукин сын, я отправлю тебя обратно в Ад, чтобы ты даже не подумал ко мне соваться. Моя душа у того, у кого она должна быть. Я сохраню тебе жизнь, ублюдок. Но ты никогда не явишься больше ко мне. - Ты уйдешь со мной, тварь. Разве ты забыла, у кого клинок?.. - Я найду его быстрее, чем ты разберешься, каким концом он убивает, - Моргана сжала ладонь в кулак, сжимая и тот орган, что позволял Асмодею существовать, как человеку, в этой оболочке. Но демон оказался хитрее. Двумя сложными пасами он смог отбросить достаточно непрочную сетку со своего сердца, хоть это почти и истощило его. Исчезнув также внезапно, как и появившись, демон не оставил после себя никаких следов. Понимая, что не знает, что делать дальше, ведьма метнулась в спальню, собирая свои вещи. Она боялась подойти к Уэсту, боялась подумать о том, что с ним на самом деле произошло, но это надо было сделать… - Герберт, ты в порядке? – Моргана сидела на полу, в одной лишь рубашке, которую схватила со стула у Уэста, и аккуратно касалась мужчины, стараясь не причинить ему боль. Он был жив и в сознании. – Что ты видел?.. – Мори закусила губу. Она понимала, что не сможет стереть ему память. Просто не сможет.
Herbert West: «Зверушка» не пропускала ни единого кусочка, подбирая передними клешнями-лапками каждый осколок, затем забрасывая его в полную маленьких зубчиков пасть и, не разжевывая, глотая. Герберт наблюдал за ее действиями с едва видимой улыбкой, думая и о визите комиссара, и о взрыве самом, и о том, что предстояло сделать ему. Он должен был признаться, раздавшемуся в дверях голосу, что на минуту забыл о Ней; всего несколько мгновений назад мысли были полны только ею, ее телом, ее душой, она врала – душа у нее была, было и сердце, иначе как объяснить то, что было между ними, как она относилась к нему, и что испытывал он. Моргана стояла в дверях гостиной, нагая как сама Ева, волосы были откинуты, глаза обращены к мужчине, мгновенно обратившего на волшебницу все свое внимание. Герберт улыбнулся чуть виднее, даже в глазах отразилось некое тепло, какое нельзя было увидеть ранее, какое нельзя будет увидеть после. Как бы не вел себя этот человек, чтобы не говорил, в его глазах всегда был и будет холод. Юношеский огонь жажды всепознания угас во взгляде, а страсть, тепло и доброта надежно закованы в своей тюрьме. - Я многим не нравлюсь. Быть может, он просто завидует мне, - усмехнулся Уэст. Он не смел шелохнуться, лишь выпрямился и смотрел на нее, медленно шествующую по комнате. Ржавый свет земного светила придавал бледной коже замысловатый оттенок наброшенной ткани не скрывающей ничего. Ни единого изгиба, ни единой линии, все прелести были как на ладони, вся красота и все желание сосредоточенное в одном теле. Какой мужчина на его сейчас бы не почувствовал банальную похоть, какой мужчина бы не пытался откровенно не глазеть на предоставляемое зрелище, какой бы сдержался? А он, меж тем, ни сделал и шага, не смел опустить взгляд от глаз Ле Фей и лишь улыбался. Ей, миру, этому моменту, который мог уже не повторится никогда. Уэст будто чувствовал это, будто предрекал, однако, по человеческой природе, сомневался и надеялся. – Чего? – пальцы провели по плечу девушки, исследуя его, он хотел запомнить, он не желал забывать, ловил каждый момент, каждую долю секунды. – Порой, - он не договорил. Взгляд встретился с глазами Морганы, затем Герберт отвел глаза в сторону, чуть нахмурился, не из-за недовольства, но словно бы размышляя над ее словами. Хотел ли он? Мог ли он? Вот хороший вопрос. Это началось слишком давно, чтобы так просто отказываться от всего. Процесс был запущен, и его невозможно было уже остановить. Все равно что встать на пути движущегося на вас локомотива. Состав чуть качнет, не более, а о вас останется лишь память. Если останется. – Моргана…Мори..я…, - черт вас дери, если он сейчас не готов был отречься даже от собственного имени. Не в слепой страсти, не в животном желании угодить, лишь бы получить что-то свое, ему просто было страшно, и единственная, кто мог этот страх видеть, была она. Своим рождением Герберт был обязан неизвестным людям, своим воспитаниям эксцентричному ученному, своими знаниями – воле и Ей, своему успеху – только себе; и только он сам будет виноват в собственных ошибках, просчетах, слабостях, только он будет ответственен за то, что может произойти, и сколько бы он себя не утешал, сколько бы не старался сохранять здравый ум и хладнокровие, оставаясь человек, он продолжал испытывать страх и отвращение, неопределенность, сомнения. Но – нет, никогда, ни за что на счете, даже за ее любовь, даже за ее глаза, тело, сердце. Слишком поздно? Хорошее оправдание. Честнее будет же назвать причиной его эгоизм и упрямство. Она, действительно, слишком хорошо относилась к нему и слишком хорошо думала о нем. Он ничем не отличался от других таких же соискателей власти и причин вечности мира, если не был хуже. В молодости вбив себе в голову и заразившись лихорадкой желания бесконечной мудрости, он был уже неизлечим. – Слишком… Инспектор стоял у подъезда и крутил в руках так и не раскуренную самокрутку. Порой подобное занятие его расслабляло, позволяло отвлечься от всех и вся и сосредоточиться на конкретном деле. А сейчас этим делом был тот человек, с красивыми документами из канцелярии СС, с выправкой и наглостью настоящего вышестоящего чиновника, которые любят втаптывать в грязь, или, как они выражаются, ставить на место, подчиненных. Эйхман выругал себя за то, что не удосужился прочесть документ целиком, выяснить, где этот самый Зиммер работает, в каком подразделении, но в ту минуту взгляд инспектора, уже натренированный подобного рода встречами, сразу же уперся в именование звания. В принципе, это и было самым главным. Во время выяснить, кто перед тобой, и, исходя из этого, уже решать – извиниться с тошнотворным лизоблюдством, либо насладиться сладким делом морального палача. А морали имелось кого поучить. - Мы закончили, - от размышлений Эйхмана отвлек один из полицаев. Инспектор поднял взгляд, кивнул и медленно направился к своей машине, не сказав ни слова. Что тут, собственно, говорить. Место очистили, свидетелей опросили, улики забрали, через час или больше на место взорванной машины припаркуется другая, сам же взрыв перенесут аккуратно описание на чистый лист бумаги и оставят до лучших времени, которые, еще неизвестно, будут ли. Не нравился ему этот типа и все тут, ничего не попишешь. И дело было даже не в звании, и не в том, с каким позором Зиммер выставил его за порог. Наверняка, сейчас лежит в постели со своей девицей и насмехается над недотепой полицейским. Если спросите, как Эйхман догадался, что мужчина не один, то сразу покажите свою недалекость. Закрытая дверь в спальню, покрывало на бедрах, торопливость и раздражение. Эйхман усмехнулся, он достал этого эсесовца, прервал на самом интересном месте, уже за это следовало себя похвалить, затем вновь выругать за невнимательность достаточную. Комплекса Шерлока Холмса у инспектора не было, скажем прямо – ему вообще все детективные и подобные им романы и рассказы не нравились, слишком много было в них условностей, слишком мало реализма, они показывали преступление, как приключение, меж тем как преступление было делом отвратительным и грязным. Нормальный и здоровый психически человек не будет слушать вас о преступлении реальном с раскрытым ртом. Эйхман вздохнул, остановившись возле своего «Ситроен». К сожалению, по его логике собственной: все в этом городе, если не мире, психически нездоровы. - Итак, что мы имеем, - усаживаясь за руль и, наконец, закуривая, начал рассуждать Эйхман. – Взрыв, мало свидетелей, пострадавших нет, безразличие к происходящему, странное поведение, - он выпустил в сторону тонкую струйку дыма. – Сослаться на девицу? Он старательно не хотел, чтобы мы ее видели, чтобы проходили дальше в квартиру. Стесняется? Смущается? Боится за свою репутацию, если проститутка, или же за ее, если замужняя? – Эйхман постучал по рулю. – Причастен или нет? Удостоверение не подделка, - мужчина фыркнул. Он цепляется за соломинку, которая давным-давно прогнила. С другой стороны, какие у него еще варианты? Конечно, списать взрыв на деятельность антигерманских организаций можно и нужно, кому еще придет в голову превращать машину посреди дня в металлолом, или же ее владельца в хорошо прожаренный бифштекс, дело закрыто, не нужно забивать себе этим голову. И появляется время забить себе голову чем-то другим, кем-то другим. Списывайте все на шестое чувство, на интуицию, нюх, выработанный годами работы в полиции, вините их, обвиняйте и, случится что, их отправляйте на гильотину. Эйхман сжал дымящуюся сигаретку в зубах, отпустил сцепление и последний раз бросил взгляд в сторону дверей дома, за которыми теперь скрывался его мысленный антагонист. Кто-то бы сказал – ему больше заняться нечем. И был бы чертовски прав. В этом городе не происходило ничего. Ночью были рейды, война словно шла в другом мире, а преступления совершались как по расписанию: на завтрак у нас парочка оборванцев-сирот и труп, обед с десертом из кражи, а на ужин – хорошая такая потасовочка между немцами и немцами. Уэст открыл глаза, часто моргая и стараясь быстрее придти в себя. Голова на затылке еще отдавала тяжестью, словно бы его продолжали бить. Сперва перед глазами все было темно, затем начали проступать очертания комнаты, призрачные фигуры, голоса. Не доверяя тому, что мог бы увидеть, человек прислушивался. Когда ты доверяешь тьме и все свои секреты, и жизнь, глаза становятся бесполезным инструментом, необходимо полагаться на ощущения, восприятие мира другими чувствами. Пелена спадала, но быстрее можно было бы сделать выводы из небольшой части диалога, вырванного из основного повествования, говорящего, тем не менее, о многом. Мужчина осел, провел тыльной стороной ладони по лицу. Привиделось ли ему это или было взаправду? Герберт провел пальцами по затылку, размял шею, не поднимая взгляда до тех пор, пока рядом не раздался такой знакомый, теплый голос, полный ноток беспокойства и…страха? Он не привык видеть такие сны, такие видения. Либо абсолютная всепоглощающая тьма, либо то, что словами передать невозможно, а произошедшее описать он мог, пусть и не с той полнотой красок, нежели участники диалога. - Не все, - подняв медленно взгляд на девушку, ответил, наконец, на ее вопрос Герберт. Человек посмотрел в сторону, «зверушка» лежала ничком и даже не шевелилась, то ли сдохнув, то ли спрятавшись в своей раковине и выжидая. – Забавные создания, - выдохнул Герберт, поднимаясь и опираясь пальцами о стену позади. – Могут укусить, парализовать и медленно жрать. Кусочек за кусочком. Будешь понимать обреченность, испытывать боль, но ничего поделать не сможешь, - Уэст снова посмотрел на Моргану. Где-то с минуту он стоял молча, просто наблюдая за волшебницей, изредка обводя глазами комнату гостиной, после взял Ле Фей за руку и сделал шаг вперед, принуждая женщину сесть за стол. Сам же опустился на колено перед ней. Говорить Герберт начал тихим голосом, каждое слово было точно подобрано, расставлено, так говорят с ребенком, которому предстоит повзрослеть, так преподносят новости о смерти, тихо, вкрадчиво, обстоятельно, точно боясь испугать, огорчить еще больше. – Это была та проблема, которую вы вскользь упомянули? – вопрос не требовал ответа. Уэст смотрел на девушку, сидящую перед ним, снизу вверх, и подытоживал все факты для себя сам, что он слышал ранее, что он уловил, к чему пришел. – Преследователь и причина его преследования. А также – артефакт. Меч, - он сделал паузу, давая возможность Ле Фей опровергнуть его выводы или подтвердить. – Вы сказали, что мои игры приведут меня во тьму. Туда же, куда завели вас и ваши? Моргану Ле Фей, владычицу Авалона, волшебницу астрального плана, одну из самых могущественных личностей этого мира и древнего. О, у меня было много времени и множество возможностей выяснить, кем был мой проводник до Кадата, - он улыбнулся, поначалу словно бы победно, затем улыбка стала более печальной, сойдя на нет, - кем является единственная женщина сумевшая украсть сердце, - он поднялся, отводя взгляд в сторону. – Испугала ли меня ваша личность? Немного. Польстило ваше внимание? Намного больше. Однако и огорчила, ведь я прекрасно понял, что смогу любить вас хоть всю жизнь, но этого будет мало. Беря в долг, я отдаю больше, а вы переживете меня, забудете и…, - он нахмурился, затем горько усмехнулся. – Стало неважно в какой-то момент, потому что истории о вас, о ваших связях, и мысли о том, кто еще будет в вашей жизни, сводили с ума не меньше, чем желание соприкоснуться с теми, из-за кого вы страшитесь отчасти и меня, и моего общества. Мое честолюбие и эгоизм всегда были сильнее всего, и тут – появилось нечто равное по силе, но не менее болезненное и разрушающее, только в этот раз не жизни других, а мою собственную, и самое прекрасное, я рад был этому. Сведет ли это меня в могилу или, наоборот, продлит жизнь, не имело значения, - Уэст вздохнул, посмотрел на Моргану. – Я думал, что не уступлю. Ведь лучше никогда не знать любви, чем знать и потерять, верно? И все же, не сдержался. Но и на это у меня было собственное решение. Если после всего – вы решите, что я слишком много на себя взял, да будет так. Но я не отрекусь от вас, Моргана. Мори. Милая Мори. Не откажусь. Буду на вашей стороне. Буду рядом. Помогать, оберегать, защищать. А, как и кем…решать вам, - Герберт замолчал, шумно выдыхая, отводя глаза в сторону, проводя рукой по волосам. – Оденемся и поговорим о вашем друге в другом месте. Это уже потеряло статус приватности. Мужчина направился в спальню, оставляя девушку в гостиной. Покрывало было откинуто, на еще смятую постель, где можно было различить очертания и представить себе два лежащих в объятиях друг друга тела. Уэст старался не смотреть в ту сторону. Взгляд был обращен поначалу на фотографии на комоде, затем на собственное отражение в зеркале; на пальцы оправляющие ворот рубашки, застегивающие мундир на все пуговицы, плотно прилегающий к телу. Сосредоточенность и холодность скрывали под собой то, что можно было бы назвать бессмысленным метанием души. Почему бессмысленным? Потому что Уэст думал, что прав. Понятие правды, само собой, штука относительная, и никто из нас, даже самые могущественные, не в состоянии предвидеть все, однако, полагаясь на собственные чувства, отдавая себе отчет и здраво глядя на происходящее можно догадаться о многом. Герберт много раз надеялся на собственную ошибку, он хотел ошибаться. - Еще раз повторяю вам, герр Эйхман, к данным этим у вас доступ не предусмотрен, - молоденькая секретарша выглядела как сошедшая с агитплаката идеальная женщина Третьего Рейха. Разница была лишь в том, что национальность у нее была французская, да фигурка намного стройнее, нежели у жены настоящего немца, фермера, рабочего, героини и многодетной матери. Инспектор даже сделал вполне логичный вывод о том, что это милое создание, возможно, и была беременна, и ни один раз, так как расставляла ножки по расписанию, но тощую фигуру, идеальную как железнодорожная шпала, сохраняли такие же бесчисленные аборты. – Если, конечно, у вас нет санкций по причине расследования. - Нет, их нет, - Эйхман скрипнул зубами. Его не пускали ни к кому, а кто он собственно такой – никто, мелкая сошка, шестерка, пустое место, ни звания, ни денег, ни связей, ни имени – ничего нет в этом новом режиме, а лизать чужие задницы инспектор не любил, следовательно – можно смело помахать ручкой нарисовывающемуся интересному делу. Он зуб и еще один мог дать, что этот Зиммер что-то скрывает. Он может быть обычным преступником, или того лучше – предателем, и тогда инспектор, наконец, получит заслуженное признание и как-то разнообразит свою жизнь. А может он простой человек, просто непонравившийся Эйхману. – Пока нет, - продолжил он. – Но ксива будет. - Вот, когда будет – тогда и беспокойте оберлейтенанта, - парижанка, милая девочка, которая сразу же стала махать платочком и подолом юбки перед красивыми арийскими парнями. – И ройтесь в наших архивах, а сейчас я ничем не могу вам помочь. Извините, - девушка поднялась со своего места и, цокая каблучками, скрылась за массивной дверью кабинета. От обиды, Эйхману так и хотелось крикнуть ей вслед – немецкая подстилка, шлюха, путана; были слова и покрепче, хотя с другой стороны – в чем была она виновата, если только в своей распущенности и уступчивости. - Неудачный выдался денек? – Эйхман медленно обернулся на насмешливый тон незнакомца. Акцент чувствовался и был сильным, только вот что за акцент инспектор не разобрал. Не галльский, произношение было идеальным, быть может, австриец? - Да, скорее…а вы…, - Эйхман с подозрением оглядел незнакомца. Тот не был военным, а если и был, никак это не демонстрировал. Приталенный костюм классического кроя из темной ткани смотрелся на нем как на влитой. Темные волосы были уложены и зачесаны прядь к пряди на левый бок. В уголках карих глаз были видны маленькие морщинки, но они скорее были эффектом временным, ибо как только человек перестал улыбаться тотчас исчезли. В целом, мужчине нельзя было дать больше тридцати, хотя то как он держался и изъяснялся говорило либо об очень хорошем воспитании, либо о продиктованной вежливости, извлеченной из мудрости жизни. - Морольф, Эмон Морольф, - мужчина протянул руку, однако инспектор не торопился пожимать ему ладонь. Вместо этого оно надел шляпу и чуть коснулся полей двумя пальцами: - Инспектор.. - Эйхман, Эрих Эйхман, я знаком с вами, - незнакомец улыбался и говорил свободно так, словно все это ему представлялось весьма забавным, и этот разговор, и само место встречи, и сам полицейский. – Вот вы со мной, вряд ли. - Да, не имел чести, - без тени и капли такой же радости, что лучилась из Морольфа, отозвался инспектор. Какого черта этот щегол знает его имя? Никаких дел не раскрывал, друзей особо нет, а выпить он любит в одиночестве. Даже шлюхам необязательно знать его имя, что нужно выкрикивать в порыве поддельной страсти эпического экстаза. - Конечно, конечно, - усмехнулся незнакомец. – Как я понимаю, вам нужен доступ к личным делам сотрудников СС? Могу я предложить вам свою помощь. Инспектор нахмурился: - Боюсь вас разочаровать, месье..герр Морольф, но доступ весьма ограничен. Мне только что дали это полно понять. - Да, ограничен. Но у меня есть право заглядывать в папку с именем каждого партийца, хоть самого фюрера, - улыбнулся Эмон. - И в чем подвох, месье? Полагаю, не за просто так и не за мои красивые глазки вы окажите мне эту услугу. - Да, боюсь в наше время люди стали настолько развращенными, что их греховность распространяется и жажда растет. Большего требовать я от вас не буду, лишь хочу, чтобы вы держали меня в курсе своего расследования. - Я не виду никакое расследование, месье. - Тогда зачем вам доступ к архивам? – Эйхман хмыкнул. Поймал черт, поймал как пятилетнего мальчишку, ворующего у соседа яблоки с дерева. – Вас же интересует фамилия Зиммер, так? А меня интересует то, с кем он общается. Эти личности. Или – личность. - Вы из тайной полиции, месье Морольф? У вас есть подозрения на его счет? - Скажем так, я из такого рода полиции, которая никогда не упускает преступников и взыскивает с них плату за все.
полная версия страницы